В открытое небо - Антонио Итурбе

хотел бы их прочесть. А еще семьсот отпечатанных его секретаршей страниц с рукописными и надиктованными им заметками к той книге, что напоминает бесконечно длящееся размышление. Книга эта еще не получила окончательного названия, а временно зовется «Каид». Также там обнаруживается баночка с красной икрой, подернутой пленкой плесени, и бутылка вина из Бордо. И записочка от Консуэло, где она сообщает, что начала делать керамических зверюшек, вдохновившись средневековым бестиарием, купленным у букиниста на Пятой авеню.

– Нужно это дело отметить!

– Нет, Тони, не открывай бордоское. Прибереги для какого-нибудь особого случая.

– Какой еще особый случай тебе нужен? Разве не годится приезд безумца, что преодолел полмира с чемоданом, набитым исписанными страницами и икрой?!

И они опустошают эту бутылку, пока он своим глубоким и даже поставленным голосом зачитывает некоторые места из рукописей. А еще он говорит Ришелье о том, что уже несколько месяцев пытается через свои контакты добиться восстановления в отряде воздушной разведки.

– В Алжире борешься не с Гитлером, а с военной бюрократией.

Ришелье хочет узнать, в каком состоянии в Алжире светская жизнь.

– Да хуже, чем в самом распоследнем провинциальном городишке самого северного уголка Франции! Здесь думают, что признак хорошего тона – оттопыривать мизинчик, когда пьешь коктейль.

Но Тони не может не признать, что хоть большого желания выходить в свет у него здесь нет, однако одиночество невыносимо. И он принимает все приглашения на обеды, ужины и встречи.

Берет с собой колоду карт и развлекает народ. Рассказывает о своих полетах с авиапочтой, но вскоре убеждается, что людям наскучили старые истории – они жаждут свежих новостей с фронта.

– Один офицер, очень хороший мой знакомый, хлопотал через некоего подполковника, приближенного к де Голлю, в руках которого все нити. Однако ходатайство вернулось без удовлетворения, с его собственноручной пометкой: «Оставить без назначения».

– Ну и дела…

В эту минуту появляется еще один гость в сопровождении ассистентки доктора.

– Это я его сюда пригласил, надеюсь, что ты не против. Человек горит желанием с тобой познакомиться. Известный фотограф журнала «Лайф», только что приехал в Алжир, хотел тебя сфотографировать.

– Слушай, Ришелье, мог бы вообще-то меня предупредить… Вам придется меня извинить. Я ведь наполовину в пижаме!

Джон Филлипс высок, строен и прекрасно говорит по-французски.

– Для меня еще бо́льшая честь – быть принятым так по-домашнему.

В глазах Филлипса знаменитый писатель, погруженный в маразм своих прошений, утонувший в плетеном кресле, – медведь, запертый в клетку для воробьев.

– Если вы пришли за фото героев войны, то явно оказались не в том месте. Я в данный момент отстранен от войны – я на каникулах.

Разговор постепенно оживляет Тони.

– Знаете что? Могу приготовить для вас коктейль собственного изобретения. Я ему даже имя еще не придумал.

Тони снимает с полки бутылку мускатного вина и бутылку водки. Смешивает то и другое и на маленькой спиртовой горелке, на которой кипятит себе чай, подогревает этот напиток, а потом разливает по чашкам.

– Предложите тост, – просит он фотографа.

И Филлипс чувствует на себе взгляд больших лягушачьих глаз хозяина. Тот проверяет его на догадливость.

– Давайте выпьем за любовь!

Тони кивает.

– Выпьем!

Отпивает из своей чашки хороший глоток и снова смотрит на фотографа.

– Скажите-ка мне вот что. Как бы вы определили любовь?

– Но я всего лишь фотокорреспондент, который изредка пишет телеграммы для прессы. А вы писатель! Дайте свое определение.

– Но я вас первый спросил…

Тони никогда не отступает от однажды заданного вопроса. Филлипс улыбается. Игра ему нравится.

– Описать любовь я не смогу, это слишком сложно. Но я могу дать определение от противного: если нечто можно объяснить словами, то это не любовь.

Тони на несколько секунд умолкает, фотограф ждет его вердикта. Тот ударяет рукой по столу, а потом вновь поднимает стакан.

– Мне нравится! А знаете, Филлипс, в юношеские годы я начинал писать стихи, но бросил и больше к этому не возвращался. Это было похоже вот на что: как будто клеишь в альбом свежие цветы, а когда открываешь его через несколько дней – там лишь засохший мусор. Вы когда-нибудь по-настоящему влюблялись?

– Ну да. Целых три раза.

– А ты, Ришелье?

– Думаю, что больше ста.

– Вы счастливчики! А я всего полтора.

Тони не желает шире приоткрывать эту дверь и возвращается к своим жалобам на образовавшийся у него застой в военных делах.

– Я очень коротко знаком с одним полковником главного штаба США в Северной Африке. Он работает помощником генерала Икера, – сообщает Филлипс.

– Главнокомандующего?

– Да. Или я его очень плохо знаю, или должен усомниться в том, что его оставит равнодушным француз, который жаждет сражаться за свою страну против нацистов.

Через десять дней на его имя по адресу места жительства доктора Вимё приходит официальное письмо из штаба союзных войск в Северной Африке:

«Вы восстановлены в составе Четвертой группы Отряда воздушной фоторазведки, однако, принимая во внимание ваш возраст и состояние здоровья, вам разрешено произвести максимум пять боевых вылетов, после осуществления которых вы будете переведены в резерв в звании подполковника со всеми положенными этому званию регалиями». Письмо подписал не кто иной,