Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

бомбой.

Большая часть премий достается англосаксам. Своя рука — владыка. Остатки ассигнуются маршаллизованным странам. И там «марка» нобелевской премии пущена в ход для продвижения книг, нужных поджигателям войны. В числе премированных за последние годы — предатель Андре Жид[2265].

Зубодробительная риторика этой статьи особенно полно раскрывается в финале текста:

Присуждение нобелевских премий сопровождается немалой рекламной шумихой печати, обслуживающей поджигателей войны.

Но никакая реклама не спасает фаворитов империализма от заслуженного презрения народов. С отвращением и гневом отворачиваются народы от всех этих лжеписателей, лжеученых и лжемиротворцев. Звериный оскал интервента не скрыть теперь ничем — даже фальшивыми лаврами нобелевской премии, на которой проступает несмываемое клеймо «Сделано в США».

И сколько бы заокеанская пропаганда и ее западноевропейские подручные ни силились утверждать, будто капитал, нажитый шведом Альфредом Нобелем на изобретении динамита, ныне расходуется на «гуманные цели», — все истинные сторонники мира явно видят: нобелевские премии до отказа «начинены» сейчас динамитом войны![2266]

Этот и подобные ему тексты[2267] вряд ли нуждаются в отдельном подробном рассмотрении, поскольку являют нам конфронтационную политику позднесталинского режима во всей ее полноте. Вместе с тем такие тексты, как мы уже отметили выше, убедительно иллюстрируют процесс потери политикой воображаемого статуса и постепенного обретения ею эстетического измерения, которое многократно упрощает ее рецепцию потенциальным потребителем — многонациональным советским народом.

* * *

Советско-западные культурные контакты эпохи ранней холодной войны характеризуются чрезвычайной политизированностью и тенденцией к усилению конфронтации с «поджигателями войны», «шакалами империализма» и, что наиболее важно, с их «декадентским псевдоискусством». Необходимостью поддерживать «конкурентоспособность» советской эстетической доктрины была мотивирована не только выработка «боевой теории литературы»[2268], но и поиск новых институциональных инструментов противодействия «внешним врагам». Таким инструментом и стала международная Сталинская премия «За укрепление мира между народами». Работа этой институции отнюдь не исчерпывалась частными санкциями и точечными вмешательствами в общий ход культурного развития: в отношении к сложившейся в СССР ситуации можно говорить о целенаправленном и инициированном высшими органами власти воздействии на структуру советско-западных культурных взаимодействий. Проведенное исследование наглядно указывает на то, что более приоритетное положение в системе литературного производства сталинской эпохи занимали положительные санкции власти, посредством которых политическое руководство конструировало автономный проект «мировой социалистической культуры»[2269].

Заключение

Окончательно оформившийся лишь в послевоенный период сталинский проект «новой культуры» с начала 1930‐х претерпел ряд существенных изменений и к середине 1950‐х годов завершил круг своего развития. Социалистический реализм фактически прекратил существовать в качестве продуктивного «метода» производства текстов, поскольку утерял институциональную базу, которая обеспечивала его жизнеспособность. Буквально сразу же после смерти Сталина был поколеблен постулат «партийности» литературы, переопределена роль вождя в ее развитии[2270]. Весь дальнейший этап существования советской официальной культуры характеризуется инерционным движением к самораспаду, выражавшемуся либо в постепенном ветшании литературной индустрии, распадении доктрины социалистического реализма и постепенном «вымывании» реликтов «основного метода» из художественных текстов, либо в сближении официальной культуры с полуофициальными, некогда табуированными проявлениями иных эстетических импульсов.

Социалистический реализм, изначально замышлявшийся как глобальная всеобъемлющая мистификация, инструмент преобразования репрессивной политики в удобную для усвоения массовым сознанием эстетическую форму, со временем не раз изменял свое наполнение, стремительно распространяясь и буквально поглощая нейтральные участки культурного поля. Расширялся и институциональный ресурс сталинского официального искусства: с начала 1930‐х годов запущен процесс организационной перестройки, который и стал едва ли не решающим стимулом к установлению гегемонии соцреализма. Однако оформление эстетического канона официального искусства, как показало проведенное исследование, не произошло одновременно с регламентацией литературного производства и организацией писательской индустрии между 1932 и 1934 годами. Структурирование культурного поля в довоенную эпоху осуществлялось при помощи разнообразных принципов «селекции», ключевым из которых оказывалась «большевистская самокритика». Именно тогда был сформирован первоначальный «пантеон» советских «классиков», но текстовый канон сталинской культуры еще не сформировался. Позднее и эта иерархия авторов будет критически переосмыслена и даже частично переопределена в ходе перманентной стабилизации «метода». Параллельно с этим происходило укоренение соцреализма, которое потребовало сначала сформировать у массового реципиента искаженное представление о литературном процессе прошлых столетий, а затем внушить ему мысль о закономерном перерождении «буржуазной» литературы, объятой кризисом, в эстетический эквивалент партийной политики — литературу «социалистическую».

Начало складывания соцреалистического канона отмечено институционализацией механизмов, определявших степень «каноничности» того или иного текста, его положение в иерархии советской культуры. Первым в ряду этих механизмов была именно Сталинская премия по литературе, поскольку она «кодифицировала» волю самого Сталина и тем самым структурировала уже оформленное культурное поле, организуя его центр и периферию. Именно это обстоятельство позволяет нам заключить: «рождение» сталинского культурного канона до начала 1940‐х годов не произошло по причине того, что механизмы его формирования и стабилизации в 1920–1930‐х годах попросту не были до конца отлажены. Эстетический канон сталинизма или собственно соцреалистический канон сформировался лишь в послевоенную эпоху и просуществовал как развивающаяся система до середины 1950‐х годов, когда прекратилось существование института Сталинской премии. Подробное рассмотрение фактического материала в центральных главах настоящей книги показало, что за время его работы был сформирован внушительный корпус соцреалистических текстов, который характеризовался известной разнородностью. Вместе с тем он объединял в своих рамках текстовую продукцию, которая в естественных условиях функционирования литературной жизни разошлась бы по разным эстетическим уровням. Описывая многочисленные подробности и прослеживая путь художественных текстов от момента выдвижения до публикации правительственного постановления о присуждении премий, мы пытались показать механику складывания «выдающихся произведений» в культурный канон. Кроме того, еще одной важной задачей предпринятого исследования был анализ динамики, художественной эволюции этого канона на фоне постоянно мутирующего институционального облика Сталинской премии.

В описанных условиях критерий «художественного качества» оказался атрофирован, а сам эстетический канон строился на отличных от функционирующих в нетоталитарных обществах принципах культурной динамики. Именно Сталинская премия как прямое выражение властной воли включала уже опубликованный текст в формировавшееся пространство «соцреалистической культуры» и делала его образцом для подражания, «учебником мастерства» для начинающего автора. Хронологически ограниченный смертью Сталина период работы институции позволяет говорить о постепенно вызревавших и полноценно наметившихся уже в конце 1940‐х годах тенденциях к распаду канона соцреалистического искусства. Тяготение сталинской культуры к «самокритике» и ее деструктивный потенциал закономерно влияли на запуск процессов распада: сначала под удар уничтожительной критики начали попадать некогда возведенные до уровня абсолютных гениев писатели, а затем объектом «проработки» стал текущий литературный процесс во всей его полноте. Так, если во второй половине 1940‐х годов дискуссии возникали вокруг творчества отдельных авторов (Алигер, Ахматовой, Долматовского, Зощенко, Казакевича, Пастернака, Платонова и других) или даже