Певерил Пик - Вальтер Скотт

— Никак не могут, милорд, — подтвердил Кристиан, — поскольку во всех трёх королевствах есть только один человек, на которого может пасть выбор.

— Благодарю, Кристиан, — сказал герцог. — Я во всём полагаюсь на тебя. Ступай, подготовь всё как следует — и можешь быть спокоен: я не забуду твоих заслуг. Мы приблизим тебя к нашей особе.

— Вы привязываете меня к себе двойными узами, милорд, — сказал Кристиан. — Но помните, что, избавляясь от неприятностей, которые метут произойти при схватках с войсками противника, вы должны быть готовы в любую минуту встать во главе ваших друзей и союзников и явиться во дворец, где вы будете приняты победителями как командир, а побежденными — как спаситель.

— Понимаю… Понимаю тебя и буду готов, — ответил герцог.

— И, ради бога, милорд, — продолжал Кристиан, — пусть любовные забавы, эти настоящие Далилы вашего воображения, не станут вам сегодня поперек дороги, пусть они не смогут помешать выполнению нашего великолепного плана.

— Ты считаешь меня идиотом, Кристиан! — с горячностью воскликнул герцог. — Это ты тратишь время попусту, когда пора отдавать последние приказания перед смелым ударом. Иди. Нет, постой, Нед, скажи мне, когда я вновь увижу это существо, сотканное из воздуха и огня, эту восточную пери, умеющую проникать в комнату сквозь замочную скважину и исчезать через окно, эту черноглазую гурию из мусульманского рая? Когда я вновь унижу её?

— Когда у вашей светлости в руках будет жезл лорда-наместника королевства, — ответил Кристиан и вышел из комнаты.

Некоторое время Бакингем был погружен в глубокое раздумье.

«Правильно ли я поступил? — рассуждал он сам с собой. — И мог ли я поступить иначе? Не поспешить ли мне во дворец и не предупредить ли Карла об измене? Клянусь богом, я это сделаю! Джернингем, карету! Брошусь к его ногам, признаюсь ему во всех глупостях, о которых размечтался вместе с этим Кристианом. И тогда он посмеется надо мною и прогонит меня? Нет, я уже был у его ног сегодня и услышал отказ. Снести два оскорбления в один день — слишком много для Бакингема».

После таких размышлений герцог сел за стол и принялся наскоро писать имена молодых дворян и лордов, а также связанных с ними всевозможных проходимцев, которые, как он надеялся, признают его своим вождем в случае мятежа. Едва он покончил с этим занятием, как Джернингем принес ему шпагу, шляпу и плащ и доложил, что карета подана.

— Вели отложить, — сказал герцог, — но пусть кучер будет наготове. Пошли ко всем, чьи имена написаны здесь; вели сказать, что мне нездоровится и я прошу их к себе на лёгкий ужин. Отправь посыльных немедленно и не жалей денег. Почти все они сейчас в клубе на Фуллерс Ренте.[106]

Поспешные приготовления к неожиданному празднику были вскоре окончены, и во дворец начали съезжаться званые гости, большую часть которых составляли люди, всегда готовые повеселиться, хотя и не столь охотно откликавшиеся на зов долга. Тут были юноши из знатных фамилий; были также, как это часто водится в свете, и такие, кто родовитостью похвалиться не мог, кому талант, наглость, живость ума и страсть к игре открывали путь к сердцам высокопоставленных прожигателей жизни. Герцог Бакингем покровительствовал людям такого разбора, и число их на сей раз было весьма значительно.

Вино, музыка и азартные игры сопровождали, по обыкновению, празднество во дворце герцога. Разговоры отличались таким острословием и пересыпались такими пряными шуточками, каких наше поколение не позволяет себе, не испытывая к ним вкуса.

Герцог в тот вечер в совершенстве доказал своё умение владеть собою: он шутил, острил и смеялся со своими друзьями, но внимательное ухо его чутко прислушивалось к самым отдаленным звукам, которые могли бы означать начало осуществления мятежных замыслов Кристиана. Время от времени ему казалось, что он слышит такие звуки, но они вскоре стихали без всяких последствий.

Наконец, уже поздно вечером, Джернингем доложил о приезде Чиффинча из дворца. Этот достойный господин тотчас вошел в залу.

— Произошли странные вещи, милорд, — сказал он. — Его величество требует, чтобы вы немедля явились во дворец.

— Ты меня пугаешь, — ответил Бакингем, вставая. — Надеюсь, однако, ничего не случилось… Его величество здоров?

— Совершенно здоров, — ответил Чиффинч, — и желает сейчас же видеть вашу светлость.

— Это приказание неожиданно для меня, — сказал герцог. — Ты видишь, Чиффинч, мы тут изрядно повеселились, и я не могу в таком виде явиться во дворец.

— О, вы отлично выглядите, ваша светлость, — заметил Чиффинч, — и потом вы же знаете снисходительность его величества!

— Ваша правда, — сказал герцог, весьма встревоженный таким неожиданным приказом. — Верно, его величество удивительно милостив. Я велю подать карету.

— Моя ждет внизу, — ответил посланец короля, — мы сбережем время, если ваша светлость соблаговолит воспользоваться ею.

Не имея больше предлогов для отказа, Бакингем взял со стола бокал вина и попросил всех друзей своих оставаться у него, сколько им захочется. Он надеется, сказал герцог, тотчас вернуться; если же нет, то прощается с ними, провозглашая свой обычный тост: «Пусть каждый из нас, коли не будет повешен, явится сюда в первый понедельник будущего месяца!»

Этот постоянный тост герцога касался многих его гостей, но теперь, произнося его, Бакингем со страхом подумал, что будет с ним самим, если Кристиан выдал его. Он наскоро переоделся и вместе с Чиффинчем в его карете отправился в Уайтхолл.

Глава XLV

Шёл пир горой; гремело в сводах эхоЗастольных криков, слитое со звономПоющих струн; там золото игрокШвырял судьбе в веселье бесшабашном —И, проигравшись, так же хохотал:Придворный воздух выдержке научитВерней, чем наставленья мудрецов.

«Что же вы не при дворе?»

Вторую половину этого полного событиями дня Карл проводил в покоях королевы, двери которых в определенные часы открывались для приглашенных лиц более низкого состояния и куда беспрепятственно допускались пользовавшиеся привилегией entree[107] знатные дворяне и придворные чины — одни по праву рождения, другие по должности.

Карл отменил большую часть строгих правил, которые ограничивали доступ ко двору при других королях, что снискало ему популярность среди подданных и отдалило падение его рода до следующего царствования. Он знал добродушное изящество своих манер и полагался на него, часто не зря, желая сгладить дурное впечатление, производимое другими его поступками, которых не могла оправдать ни его внешняя, ни внутренняя политика.