Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Полно, правду ли говоришь ты, старичина? — возразил мистер Уэллер младший.
— Будь я не я, если соврал тут хоть на волосок, — отвечал старый джентльмен. — И посмотрел бы ты, как он карабкался по этой лестнице, придерживаясь за нее обеими руками! Можно было подумать, что он боялся разбиться в миллион кусков, если бы шарахнулся с этой высоты. Наконец, он вскарабкался с грехом пополам, уселся кое-как, и мы покатили. Только оно, знаешь ли, мне сдается, Сэмми… я говорю, мой друг, мне сдается, что его порастрясло малую толику, особенно когда мы эдак поворачивали где-нибудь за угол.
— Ты ведь, я думаю, нарочно старался задевать колесом за тумбы: от тебя ведь это станется, дедушка, — заметил Самуэль.
— Да таки нешто, уж если признаться по совести, раза три-четыре я повертывал и зацеплял таким манером, что этот пастырь чуть не перекувырнулся на мостовую. Это было ненароком, то есть невзначай, друг мой любезный.
Здесь старый джентльмен принялся раскачивать головой с боку на бок, и щеки его раздулись до невероятной степени. Эти зловещие признаки не на шутку встревожили его возлюбленного сына.
— Не бойся, Самуэль, друг любезный, — сказал старик, когда он, наконец, после многих судорожных потрясений, получил опять способность говорить. — Мне только хочется добиться того, чтобы этак можно было посмеяться втихомолку, не беспокоя добрых людей.
— Нет уж, я бы лучше советовал тебе не доходить до этого искусства, — возразил Самуэль. — Штука будет опасная.
— Разве это нехорошо, Сэмми?
— Совсем нехорошо.
— Жаль, очень жаль. Если бы удалось мне со временем навостриться в этом художестве, так мачеха твоя авось перестала бы меня шпынять за нескромную поведенцию и в доме моем авось водворилась бы супружеская тишина. Но, кажется, ты говоришь правду, Самуэль: этим способом немудрено ухайдокать себя до того, что будешь, пожалуй, на один только волосок от паралича. Спасибо тебе, сынок.
Разговаривая таким образом, отец и сын подошли наконец к покойчику, то есть к комнате подле буфета. Мистер Уэллер младший отворил дверь, они вошли.
— Здравствуйте, маменька! — сказал Самуэль, учтиво приветствуя эту леди. — Как ваше здоровье, господин пастырь?
— О, Самуэль! — воскликнула миссис Уэллер. — Это ужасно.
— Помилуйте, сударыня, вовсе не ужасно. Ведь это пастырь?
Мистер Стиджинс поднял руки к потолку, заморгал глазами, но не произнес ничего в ответ.
— Вы, милый джентльмен, не больны ли? — спросил Самуэль, обращаясь к мистеру Стиджинсу.
— Он страдает душою, а не телом, Самуэль; страдает оттого, что видит тебя в этом месте, — отвечала миссис Уэллер.
— А! Так вот что! — сказал Самуэль. — Мне, однако ж, казалось, что он забыл посыпать солью бифштекс, который ел в последний раз.
— Молодой человек, — сказал мистер Стиджинс напыщенным тоном, — я боюсь, что сердце ваше не смягчилось в этом заточении.
— Прошу извинить, сэр: не угодно ли вам пояснить, что вы изволили заметить?
— Я опасаюсь, молодой человек, что натура ваша не смягчилась от этого наказания, — повторил мистер Стиджинс громким и торжественным голосом.
— Вы очень добры, сэр, покорно вас благодарю, — отвечал Самуэль. — Смею надеяться, что натура моя действительно не мягкого сорта. Очень вам обязан, сэр, за хорошее мнение обо мне. Это для меня очень лестно.
Когда речь дошла до этого пункта, в комнате послышался какой-то странный звук, весьма близкий к нескромному и совершенно неприличному смеху, и звук этот происходил, очевидно, с той стороны, где сидел мистер Уэллер старший. Вникнув в сущность этого печального обстоятельства, миссис Уэллер сочла непременным долгом обнаружить мало-помалу опасные признаки истерического припадка.
— Уэллер! — закричала достопочтенная леди своему старому супругу, который сидел до сих пор одиноко в отдаленном углу. — Уэллер! Выйди сюда!
— Благодарствую за ласку, душенька, — отвечал мистер Уэллер, — мне хорошо и здесь.
При этих словах миссис Уэллер вдруг залилась горькими слезами.
— Что с вами сделалось, сударыня? — спросил Самуэль.
— Ах, молодой человек, молодой человек! — отвечала миссис Уэллер. — Отец твой сгонит меня, несчастную, в преждевременную могилу. Неужели ничто на свете не может исправить его?
— Слышишь ли, старичина? — сказал Самуэль. — Супруга твоя желает знать, неужели ничто на свете не может тебя исправить?
— Скажи от меня спасибо моей супружнице, Сэмми, — отвечал старый джентльмен, — и постарайся набить мне трубку. Трубка авось поправит меня, Сэмми.
Этот ответ еще более усилил рыдание миссис Уэллер и вырвал тяжкий стон из груди мистера Стиджинса.
— Что за напасти? Вот и опять захворал этот несчастный джентльмен, — проговорил Самуэль, озираясь вокруг. — Что вы теперь чувствуете, сэр?
— Болезнь в одном и том же месте, молодой человек, — отвечал мистер Стиджинс, — в одном и том же месте.
— В каком же это?
— В груди, молодой человек, — отвечал мистер Стиджинс, приставляя зонтик к своему жилету.
При этом трогательном ответе миссис Уэллер, не владея больше своими чувствами, — зарыдала во весь голос и энергично выразила свое душевное убеждение, что красноносый жирный толстяк был удивительный, редкий человек между всеми методистами, какие когда-либо появлялись на европейской и американской почве.
— Мне кажется, сударыня, господину пастырю хочется выпить чего-нибудь, стаканчик-другой-третий? В грудных болезнях бывает это пользительно. Не так ли, маменька? — спросил Самуэль.
Достойная леди, уклоняясь от прямого ответа на этот вопрос, бросила вопрошающий взгляд на мистера Стиджинса, и этот джентльмен, моргая своими кроваво-красными глазами, поспешил приставить к горлу ладонь правой руки, в ознаменование того, что печальное зрелище действительно пробудило жажду в его душе.
— Да, Самуэль, мистер Стиджинс желает утолить свою жажду, — сказала миссис Уэллер, печальным тоном.
— Какие напитки вы употребляете, сэр? — спросил Самуэль.
— Ах, молодой человек, молодой человек! — воскликнул мистер Стиджинс, возводя свои багровые глаза к потолку. — Все напитки — суета сует.
— Справедливо, слишком справедливо! — сказала миссис Уэллер, испуская тяжкий стон и кивая головой в знак своего совершеннейшего согласия с мнением господина пастыря.
— В этом не может быть ни малейшего сомнения, — подтвердил Самуэль. — Какую же суету вы предпочитаете для собственного употребления, сэр? Какая суета приятнее отзывается на ваш вкус?
— Ах, молодой друг мой, — отвечал мистер Стиджинс. — Я презираю все виды этих сует; но уж если какой-нибудь из них менее других для меня отвратителен и противен, так это — влага, называемая ромом, и в настоящем случае, молодой друг мой, я, быть может, не отказался бы промочить иссохшее горло горячим ромом с тремя кусками сахара, разведенными в стакане.
— Это очень хорошо, сэр; но с прискорбием я должен заметить, что этой-то именно влаги и не позволяют держать в буфете нашего заведения.
— О, безжалостные, жестоковыйные, одебелелые сердца! — воскликнул мистер Стиджинс. — О, неумолимые гонители человеческих недугов!
С этими словами мистер Стиджинс опять возвел наверх свои глаза и ударил себя зонтиком по жилету. И должно сказать правду, негодование достопочтенного джентльмена было на этот раз выражением искреннего и непритворного чувства.
Сделав еще несколько выразительных замечаний относительно бесчеловечия и чудовищной жестокости содержателей тюремного буфета, мистер Стиджинс с похвалой отозвался о другой влаге, называемой портвейном, и оказалось, по его словам, что эта суета может, в известных случаях, служить суррогатом горячего рома, особенно если разводить ее теплой водой, сахаром и корицей. На этом основании сделано было соответствующее распоряжение относительно бутылки портвейна, и когда Самуэль отправился в буфет, красноносый джентльмен и миссис Уэллер одновременно взглянули на мистера Уэллера старшего и одновременно испустили по глубокому вздоху и стону.
— Ну, друг мой Сэмми, — сказал старый джентльмен, когда сын его воротился из буфета, — я надеюсь, что ты надолго развеселишься после этого родственного визита. Как тебе нравится эта приятная беседа, Сэмми?
— Перестань, закоснелая душа, — отвечал Самуэль, — прошу тебя не обращаться ко мне с такими замечаниями. Молчи лучше и слушай.
Но эти слова, по-видимому, вовсе не произвели вожделенного результата. Мистер Уэллер старший никак не мог обуздать своего странного припадка, и в ту пору как супруга его и мистер Стиджинс сидели пригорюнившись на своих стульях, с глазами, поднятыми к потолку, старый джентльмен принялся выделывать в воздухе таинственные жесты, служившие выражением его пламенного желания расплющить красный нос вышеозначенного Стиджинса, и было очевидно, что эта пантомима доставляла ему величайшее утешение и отраду. Однако ж, продолжая выделывать эти штуки, старый джентльмен едва не попал впросак; когда мистер Стиджинс припрыгнул со своего места навстречу глинтвейну, принесенному из буфета, голова его чуть-чуть не пришла в соприкосновение со сжатым кулаком, которым мистер Уэллер старший описывал в воздухе свои воображаемые фейерверки.
- Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Холодный дом - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Большие надежды - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Признание конторщика - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Блеск и нищета куртизанок - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Лавка древностей. Часть 2 - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Наш общий друг. Часть 2 - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса - Генри Филдинг - Классическая проза
- Том 24. Наш общий друг. Книги 1 и 2 - Чарльз Диккенс - Классическая проза