Мир в XVIII веке - Сергей Яковлевич Карп

многом на книгу А. Доу, Вольтер в трактате «О душе» (1775) разъяснял: «Климат, в котором они живут, столь мягок, плоды, которыми там питаются, столь изобильны, а заботы, отягощающие в иных местах человека в течение всей его печальной жизни, так незначительны, что все располагает к бездействию, а бездействие — к созерцательности». Эта картина, разумеется, имела мало общего с реальной Индией и скорее походила на европейские утопии. Век Просвещения нашел в Индии свой идеал если не «благородного дикаря», то мудрого человека, близкого к природе и древним жизненным устоям.

Параллельно с романтическими мечтами о «нетронутом цивилизацией» Востоке, хранящем утраченные Западом духовные истины, среди европейцев XVIII в. были широко распространены представления об Индии как стране «восточного деспотизма». Этот образ был одинаково удобен для различных оппонирующих друг другу направлений европейской мысли. Те, кого существовавший в европейских странах порядок вещей устраивал, активно использовал Индию как контрастный темный фон, на котором достижения европейской цивилизации должны были выглядеть особенно ярко. Тем, кто был настроен критически, было гораздо удобнее и безопаснее бичевать общественные пороки на восточном — турецком, персидском или индийском примере. Если следовало обличить суеверия, к услугам мыслителей были брахманы, факиры и безумные фанатики, добровольно гибнувшие под колесами «Джаггернаута»[29], если надлежало заклеймить жестокость и насилие — это легко было сделать на примере самосожжения вдов, «тугов»[30] и прочего «варварства индийцев»; если нужно было осудить тиранию, то проще всего — на примере «восточного деспотизма»; если требовалось выступить против порока, сладострастия и разврата — легко было вспомнить о гаремах, танцовщицах и «азиатской роскоши».

Ни «индофилы», ни европейское общественное мнение в целом не ставили под сомнение законность и необходимость британского колониального подчинения Индии. Джонс слыл в Англии радикалом и даже имел смелость поддержать борьбу американских колоний за независимость, что создало проблемы в его карьере судьи. За индийцами, однако, он права на независимость не признавал. Все непоколебимо верили, что, как писал Ч. Уилкинс, индийцы были обязаны оценить «либеральное отношение, которое они испытали на себе благодаря мягкости нашего правительства». Если же они не испытывали благодарности к своим благодетелям и слишком обращали внимание на такие «мелочи», как массовая голодная смерть крестьян в Бенгалии, разорение ремесленников и купцов, упадок знатных родов или пренебрежительное отношение английских чиновников к индийской культуре, то это воспринималось в Европе как лишнее свидетельство глубокой порочности и неблагодарности «туземцев». В Европе находились люди, подобные Э. Бёрку, аббату Г. Рейналю и другим, которые осуждали британские колониальные порядки в Индии. Но и они обычно не ставили под сомнение само право англичан управлять Индией и эксплуатировать ее ресурсы: чаще всего критика была направлена лишь на «злоупотребления», «ошибки», «недостатки» британской администрации, которую призывали относиться к индийцам по-отечески, убеждать их в преимуществах европейской цивилизации мягкими гуманными методами, с учетом местных традиций. Законность и необходимость для Индии британского колониального подчинения и «приобщения к цивилизации» под сомнение не ставились.

Определенной спецификой обладал российский взгляд. Россия в течение многих веков стремилась установить торговые и дипломатические контакты с Индией. Важнейшим источником информации об этой стране были записки путешественников. В XVIII в. в Индии побывало несколько подданных Российской империи: татарский купец Исмаил Бекмухаммедов (1751), унтер-офицер русской армии Филипп Ефремов (1774–1782) — захваченный в плен сначала пугачевцами, затем «киргизцами», он был продан в рабство в Бухару и оттуда бежал в Индию; татарин Губайдулла Амиров, также захваченный кочевниками во время Пугачевского восстания; грузинский дворянин Рафаил Данибегашвили и музыкант Г.С. Лебедев, о котором речь пойдет ниже. Их записки публиковались и привлекали большое внимание читателей. Другой, также весьма информативный источник, составляли члены индийской торговой колонии, существовавшей с XVII в. в Астрахани — Петр I встречался с представителями этого сообщества и расспрашивал их об Индии. В 1716–1717 гг. Петр I направил к могольскому двору купца А.И. Кожина с официальным письмом, в котором вместе с «любительным поздравлением» падишаху содержалась просьба разрешить Кожину продать в Индии русские товары и купить индийские: «А в чем вашему шахову величеству в государстве нашем есть потребность, о том изволите с ним, купчиною, к нашему царскому величеству писать или словесно наказать. И мы, великий государь, то по желанию и для дружбы и любви вашего величества охотно исправить укажем»[31].

К сожалению, направленная Петром I в Среднюю Азию экспедиция, в составе которой ехал Кожин, была уничтожена по приказу хивинского хана. Об интересе российского государства к событиям в Индии свидетельствует факт пребывания в армии иранского правителя Надир-шаха, разорившего в 1739 г. Дели, «известного человека», сообщавшего все подробности русскому консулу в Исфахане И. Калушкину, который пересылал информацию в Коллегию иностранных дел. Разумеется, российское правительство интересовал прежде всего сам Надир-шах и передвижения его армии, но и ситуация в Индии, очевидно, была важна не меньше, иначе информатор не описывал бы ее столь подробно.

В 1762 г. в Петербурге вышел первый сборник индийских «поучительных басен» в переводе с французского. В 1788 г. была опубликована «Багуат-Гета, или Беседы Кришны с Арджуном, с примечаниями, переведенная с подлинника, писанного на древнем браминском языке, называемом санскрита, на английской, а с сего на российский язык»; переводчиком английской версии «Бхагавад-гиты» был А.А. Петров. В 1792 г. Н.М. Карамзин опубликовал в своем переводе сцены из драмы «Шакунтала». Источником послужил немецкий перевод с английского текста У. Джонса, вышедший в 1791 г. «Калидас для меня столь же велик, как и Гомер, — писал Карамзин. — Оба они получили кисть свою из рук Натуры, и оба изображали Натуру».

Подлинным основателем российской индологии стал музыкант Герасим Степанович Лебедев (1749–1817). «Возпламеняемая ревность к обозрению света» подвигла его предпринять путешествие в Вену, оттуда в Париж, затем в Лондон. В 1789 г. Лебедев отправился в Мадрас, откуда переехал в Калькутту и поселился там, зарабатывая на пропитание игрой на виолончели и уроками музыки. Сблизившись с образованными бенгальцами, он стал брать у них уроки санскрита, бенгальского языка и хиндустани. В то время как практически все европейские индологи сталкивались в Индии с нежеланием местных жителей обучать, даже за большие деньги, европейцев своим языкам, допускать их в храмы, излагать догматы индуизма, бедный музыкант Лебедев добился свой цели без труда. Причина была проста: русский путешественник явился к индийцам как искренне жаждущий познания, доброжелательный и непредвзятый собеседник. Он хотел изучить языки и культуру Индии для того, чтобы понять их и познакомить с ними русского читателя, а не для того, чтобы управлять «туземцами» и «улучшать» их. Предложив индийцам в обмен на уроки местных языков уроки европейской музыки, он выступил перед