Это было в Праге - Георгий Брянцев

«Почему „вас“, а не „нас“?» — подумал Крайна и ответил:

— Такой активности с их стороны я не ожидал.

— А это означает, что надо немедленно менять курс. Ждать больше нечего. Вас пришпоривают события. Они назначили на двадцать второе число съезд рабочих, а на двадцать восьмое съезд земледельцев. Надеюсь, об этом вы осведомлены?

— Конечно, — снисходительно заметил Крайна.

— Вы отдаете себе отчет в том, что сулят эти съезды?

— Безусловно. Они предполагают…

Борн прервал Крайну:

— Не предполагают, а точно знают, что рабочие и земледельцы сами разрешат все те вопросы, которые вы помешали разрешить Готвальду. Коммунисты не верят в предопределение судьбы, в церковь не ходят и не гадают на кофейной гуще.

Крайна сосредоточенно смотрел на карты, разбросанные по полу.

— Я думаю, что мы провалим рабочий съезд, — сказал он.

— Кто это «мы»?

— Вчера заседал Совет торговли и промышленности. По предложению господина Гоуски принято решение собрать внушительную сумму среди крупных оптовиков на подкуп рабочих и срыв съезда. Меня информировали, что уже собрано четверть миллиона крон.

Борн заколыхался от смеха, обнаружив белые ровные зубы.

— Господи боже мой, какие же у вас тут крохоборы! — воскликнул Борн. — Вопрос поставлен так: быть или не быть. А они думают отделаться четвертушкой миллиона! Если вам нужны деньги, почему молчите? Да и зачем припутывать сюда оптовиков? Эти рабские душонки завтра же растрезвонят о сборе денег по всему городу. Хватит вам двух миллионов на подкуп? Пришлите завтра человека к Гоуске. Обидно, что у вас все делается на живую нитку.

Слушая Борна, Крайна сознавал все свое безволие, видел непрочность и мелкоту своих планов.

«Поставить бы тебя на мое место!» — подумал он.

— А почему ваши министры не подают в отставку, как мы это наметили? Сколько времени прикажете их ждать? Три года готовились. Понадобится еще три года?

Крайна беспокойно повернулся в кресле.

— Нам еще не ясна позиция правых социал-демократов. Они сегодня заседали, но ни к чему определенному не пришли. Но время не ушло. Сражение мы начали, и мы его выиграем. В этом я могу вас заверить. Все произойдет скорее, чем вы предполагаете. Через пять-десять лет мы встретимся, и вы мне скажете, что…

«Жалкий тип, — думал Борн, слушая генерального секретаря партии национальных социалистов. — Заглядывает на пять лет вперед, а того, что творится у него под носом сегодня, не замечает».

Он спросил:

— Как обстоит дело с военными комиссиями?

— Все готово. Я же информировал господина Гоуску.

— А группу Правомира Райхля потеряли?

Крайна развел руками.

— Да, он арестован. И вся его группа. Жаль. Город Мост для нас потерян. Восстановить группу будет трудно. Виноват один простачок из группы Райхля. Сидя в тюрьме, он надумал вести переписку с теми, кто действовал на свободе и находился в безопасности. Это и привело к поимке Райхля.

Борн проводил гостя уже под утро. Отправляясь на отдых, он приказал Сойеру привезти к нему вечером на свидание Антонина Сливу.

Глава тридцать четвертая

1

Ярослав Лукаш встал утром восемнадцатого февраля немного раньше, чем всегда. Божена уже ушла в университет. Лукаш умылся, оделся, позавтракал на скорую руку и отправился на левый берег Влтавы, в Стракову академию — резиденцию Совета министров.

Там должно было состояться заседание малой комиссии Национального фронта, посвященное обсуждению новой конституции.

Лукаш не питал больших надежд на то, что малая комиссия соберется. А если даже и соберется — что толку? С конца января она уже собиралась четыре раза и ничего не решила. Делегаты — национальные социалисты — Зенкл и Буриан — из кожи лезли, чтобы вопрос о конституции не продвинулся ни на шаг вперед. Они разжигали бесплодные дискуссии, ставили по ходу дела сотни вопросов — и все это с прямой целью сорвать принятие проекта конституции.

Лукаш давно уяснил себе, что конституция, закрепляющая добытые в борьбе трудящихся завоевания и обеспечивающая дальнейшее прогрессивное развитие республики, не по душе реакционерам. Они мечтают о своей собственной конституции, которая восстановила бы старые порядки.

В курительной комнате Лукаш натолкнулся на Мораву.

— Пришел, Ярослав?

Лукаш безнадежно махнул рукой и стал набивать табаком трубку.

— А все-таки пришел? — подмигнул Морава. — Я тоже долго раздумывал, идти или нет, и решил пойти. Сегодня, мне кажется, заседание состоится. Вчерашнее обращение ЦК немного поубавило у них спеси. Они уже не так беззаботно смеются.

— Важно, чтобы обращение дошло до народа, — заметил Лукаш, — чтобы народ понял и встал на защиту того, что с таким трудом им завоевано…

2

Как и следовало ожидать, заседание малой комиссии Национального фронта было сорвано. Национальные социалисты продолжали гнуть свою линию. Их делегаты — министры Странский и Дртина — заявили в начале заседания, что не желают обсуждать конституционные вопросы. По их мнению, куда важнее поговорить о Корпусе национальной безопасности и министерстве внутренних дел.

В то время как сообщники Зенкла, Странский и Дртина устраивали обструкцию в Страковой академии, сам Зенкл находился в Граде, в приемной президента Бенеша.

Президент тоже мало интересовался конституцией. Его больше беспокоило внеочередное заседание президиума национально-социалистической партии, которое должно было состояться сегодня. Бенещ точно не знал всех пунктов повестки дня, но надеялся получить информацию от лидера национально-социалистической партии Петра Зенкла.

3

Антонин Слива понравился Борну. Бравый, крепкий парень, смелые глаза, твердые губы, тяжелый, слегка раздвоенный подбородок. Человек волевой, решительный.

— Вы давно знаете Гоуску? Какого мнения о нем? — спросил Борн в первую очередь.

«Хитер мужик, — подумал Слива. — Смотри, откуда заходит!» И отозвался о Гоуске положительно. Он подчеркнул его отличительные черты: энергичен, конспиративен.

Борн одобрительно помычал. Он придерживался такого же мнения.

Затем Борн проявил интерес к аресту Нерича, Громадского и Кратохвила. План «Динг», разработанный им лично и так позорно проваленный, не выходил у него из головы. Он добивался узнать: с чего все началось? На каком звене порвалась цепь? Какое именно звено оказалось непрочным? Это было важно знать на будущее, извлечь из провала предметный урок.

Выслушав Сливу, Борн спросил:

— А вы на задумывались над тем, кто их предал?

— Нет, — коротко ответил Слива.

— Как себя держит Нерич?

— Об этом я слышал краем уха. Очень постыдно. Как принято говорить, он решил разоружиться полностью. Человеком он оказался малодушным, неустойчивым. Всю вину валит на покинувшего Прагу американца Прэна и, пользуясь его отсутствием, завел разговор еще об одном американце, с которым якобы встречался в ставке Михайловича.

— Называет его фамилию? — насторожился Борн.

— Боюсь соврать. Не помню.

Борн почувствовал некоторое облегчение и предложил собеседнику сигару. Слива отказался. Он предпочитает сигареты, к которым давно привык.

И эта черточка характера понравилась Борну. Он ценил людей, стойко придерживающихся своих вкусов и не изменяющих им от случая к случаю.

Но прошлые встречи Нерича с американцем все же заинтриговали Борна. Он решил вернуться к этому вопросу.

— Что он там болтает об американце? — спросил он.

— Что-то не особенно лестное. Называет его мистиком и дельцом, а не разведчиком. Говорит, что он, этот американец, больше рассчитывает на тугой карман, нежели на свою голову, и считает, что за доллары можно купить все на свете. Рассказывает о странностях американца. Будто ему можно испортить весь день, если утром сказать, что он плохо выглядит. Не дай бог, если против его окна сядет ворона. Любит гадать на картах, ни одного решения не предпринимает без этого. Я лично словам Нерича не придаю значения. Нерич, очевидно, из таких людишек, которые, угодив в лужу, только и думают о том, как бы обрызгать грязью и других.

Борн сдерживал готовую прорваться ярость: такой едкой характеристики собственной персоны ему не доводилось еще слышать.

— Ну а как вы расцениваете свое положение в Корпусе? Я бы хотел знать все ваши возможности.

— Гоуска беседовал со мной об этом. Я состою в группе, которая выполняет специальные поручения руководства. Определенного, постоянного участка работы у меня нет. Если вы спросите, что я буду делать завтра, я вам при всем желании не смогу ответить. Не знаю сам. Как ни печально, мои возможности очень ограничены. Но я немедленно сообщал Гоуске все, что мне становилось известным.