Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

произношу его имя шепотом и сердце замирает… Вспомнив все до мельчайших подробностей, возвращаюсь мысленно в тот день, когда мы повстречали друг друга и отдались воли чувств, не утратившихся сквозь годы. События разыгрывались в жаркий день. И солнце пылало огнем, и мы пылали огнем от страсти. Всё было, как в самом романтичном произведении. Свиделись через многие-многие годы и любовь, казалось, полностью увлекла их за собой, что не видели и не слышали они ничего, за исключением голосов сердец, твердивших о любви. И жизнь шла своим чередом, и жили они только любовью. Но отнюдь жизнь — не повесть о любви. Любовь ранит, терзает, разбивает сердце. И как бы две души не сочетались друг с другом, никто не убережет их от разлуки. И сама слепая стихия вмешивалась в течение наших болезненных отношений, но разрушали их раз за разом только мы сами.

Находясь в такой задумчивости, что и не заметить крупных слез, медленно скатывающихся по щекам, — до чего я дошла.

Если бы кто-то спросил меня: «За чем бы ты отправилась в поисках своего счастья?» Я бы ответила, не думая: «Искать свое любимое сердце… где бы оно ни было, хоть в самом непроходимом лесу или в холодной арктической пустыне».

Повернув голову на кресло, я всматриваюсь на постель, которая на нем разобрана. Совершается работа моего воображения.

— У него другая девушка? — против воли я продолжаю говорить вслух, а чудовищные предположения проникают и проникают в меня. — И почему ей не спать на кровати? Почему для нее особое место? И неудобно же на нем. Как можно заснуть полусидя?

«Как он мог так поступить со мной? Дав паузу одним отношениям, он завел другие».

«Ты же уже не его девушка. И он может делать все, что захочет. Ты сама ушла от него».

Разгневанная этой мыслью, я поспешно становлюсь на ноги и, только схватив подушку, чтобы с размахом кинуть её куда попало, срывая на неё свою злобу, я утыкаюсь глазами на скомканный носовой платок, валявшийся под ней. Передернувшись от всплывшего воспоминания, с колотящимся сердцем я наклоняюсь и руками дотрагиваюсь до пчелки.

«Папа, папочка, с Днем Рождения! Я так тебя люблю! Улыбайся чаще, пожалуйста!»

«Пап, ну почему ты молчишь? Тебе понравился подарок? П-а-а-а…»

И он ушел к себе молча, закрыв перед моим носом дверь рабочего кабинета.

Эта назойливая вещь второй раз попадается мне на глаза. Отбросив ее, но летая в детских воспоминаниях, я делаю два шага к окну и, опираюсь на подоконник, не отирая катившихся по щекам слез. Последний образ отца — изнуренный, измученный, похудевший телом — еще не стерся из памяти. Увидела его в зрительном зале и глазам своим не поверила. А как он подошел ко мне и позвал пройтись с ним… Никогда вдвоем я не гуляла с отцом. И он никогда не выражал такое желание. Не призрак ли встал тогда перед мною?

Бросив взор через окно на кресло-качалку, я замечаю, что на его спинку повешен твидовый коричневый пиджак, греющийся на солнышке. «Джексон приобрел? В такое-то пекло?» Я с усмешкой сквозь слезы трогаю эту плотную одежду, думая, куда он в ней собрался идти. Или снова скрывается от кого-то? Поднеся к лицу, я вдыхаю запах и тут же сморщиваюсь. Он совсем не пахнет Джексоном. Не только не пахнет им, но и сам аромат не из лучших. Вонь застарелого пота, впитавшегося в ткань, причем совершенно не в новую, как мне казалось сначала. Я поднимаю пиджак повыше, расправляя его, — размер явно больше, чем у Джексона, рукава вытянутые, по краям зацепки, будто кошка проверяла свои ноготки на прочность, а на левом рукаве — небольшая дырка, прожженная сигаретой. В смятении я осматриваю его, возникает странное ощущение, что где-то мне доводилось его видеть, но где? Положив его случайно обратной стороной, обратив край одежды вверх, из него выпадает футляр для очков, издавая громкий звук по деревянному полу. «Вот растяпа». Нагнувшись, гляжу, не поднимая предмет, и меня охватывает подлинный ужас. Настоящий душевный обморок. На синем очечнике с правого бока золотой прописью выведено «Н. Ф». С окоченевшими глазами, раздирающим скрежетом в груди, я в уме совмещаю улики, на которые попадал мой взор, и в голос утверждаю с такой уверенной и оробевшей интонацией, можно представить, что поймала с поличным жулика и сама же напугалась:

— ПАПА! — Слезы не удерживаются во мне. Отныне нет больше сомнений, кто является вторым жильцом под этой крышей.

Застрявшая в плену у резко менявшихся поворотов жизненных событий, во мне начинают разъедаться внутренности. Ни с чем не сравнимая глубина падения. Кому пришло в голову туго закрутить меня, как пружину, и затянуть в омут бесконечной тоски, конца которой нет?

Я теряю всякую способность к приисканиям намерений Джексона держать отца здесь, ибо, осознав, что они могут появиться с минуту на минуту, сбегаю вниз и влетаю, как очумевшая, в салон машины. Веду машину и, не доехав и одного километра, я сильно торможу. Не способная дать отпор клубку беснующихся мыслей, разбивающих меня в дребезги, в рассеянности внимания в зад моей машины чуть ли не врезается легковой автомобиль. Водитель сразу же пускает в меня парочку непотребных слов. Но я их даже не впитываю.

Отторгнутого принял Джексон. И живет с ним. Мозг беспомощен, чтобы переварить это, поскольку этого не может быть. ДЖЕКСОН И ПАПА? С недавнего времени, я стала усматривать, что отношение к моему отцу у него радикально изменилось. Он вызволил его из Сиэтла в Мадрид, встретился, сказал свои координаты, когда мы защищали проект, чтобы я с ним поговорила. И теперь я узнала, что он жительствует с отцом.

«Ты никогда не была лишней для него! Он любит тебя и ждет с тобой встречи».

«Милана, в моих обязанностях было это сделать. Когда-то ты сблизила меня с моим отцом и настала моя очередь… Я хочу, чтобы вы простили друг друга. Выдели ему время, дай сказать то, что ты должна знать».

А что я должна знать? Очередную ложь отца? Джексон не допустил бы этого. Но, о чем таком он узнал, что так поменял о нем мнение? Голова разрывается от вопросов. Хочется сбежать от действительности. Как же я устала ото всего!

Задумчивым взглядом засмотревшись на вывеску «Салон красоты», я с пылу, с проявившимися безрассудными мыслями, вознамериваюсь подстричься (челку давно следовало, чтобы не подобать породе собак — Скайтерьеру).

— Делаем каре, но не очень короткое. По плечи. Ровный срез. Челку длинную, по брови,