Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

— Что говорит француз? — сурово осведомился ветеран.— Уж не ставит ли он себе в заслугу, что перехватил разведчика с письмом из штаб-квартиры? Скажите ему, сэр, что если он хочет запугать врага словами, пусть снимет осаду с нашей крепости и обложит форт Эдуард.

Дункан объяснил Манроу, что говорит маркиз.

— Господин де Монкальм, мы слушаем вас,— уже более спокойно молвил полковник.

— Удержать форт невозможно,— сказал его благородный противник.— Интересы моего монарха требуют, чтобы укрепление это было снесено. Что же касается вас и ваших доблестных сотоварищей, то нет такой почести, дорогой сердцу солдата, в которой вам будет отказано.

— Знамена? — спросил Хейуорд.

— Увезите их в Англию и покажите своему королю.

— Оружие?

—- Оставьте его себе. Никто не сумеет употребить его в дело лучше, нежели вы.

— Наш уход и сдача форта?

— Все будет обставлено наипочетнейшим для вас образом.

Дункан повернулся и перевел эти предложения своему командиру, который выслушал их с изумлением: его глубоко тронуло такое необычное и неожиданное великодушие.

— Ступайте, Дункан, — приказал он. — Ступайте с этим маркизом,— а он таки настоящий маркиз,— к нему в палатку и обо всем договоритесь. Вот уж не думал, что увижу под старость две небывалые вещи: англичанина, который боится поддержать друга, и француза, слишком честного, чтобы воспользоваться преимуществами своего положения!

С этими словами ветеран вновь поник головой и медленно направился к форту, всем своим убитым видом показывая встревоженному гарнизону, что несет дурные вести.

Дункан остался обсудить условия капитуляции. Вернулся он уже ночью, во время первой смены караула, тайно посовещался с комендантом и снова покинул форт. Сразу же после его ухода Манроу объявил о прекращении военных действий и о том, что он подписал соглашение, в соответствии с которым крепость будет утром сдана, но гарнизон сохранит оружие, знамена, личное имущество, а следовательно, по воинским понятиям, и свою честь.

 ГЛАВА XVII

Мы нить прядем и ткем, и вот

Сеть паутины жертву ждет.

Грей

Войска противников, стоявшие друг против друга на пустынном берегу Хорикэна, провели ночь на 9 августа 1757 года примерно так же, как если бы встретились на славнейшем поле боя в Европе. Побежденные были молчаливы, угрюмы, подавлены; победители ликовали. Но и печали и радости бывает предел, а потому еще задолго до предутренней смены караула все смолкло, и тишина бескрайних лесов лишь изредка оглашалась веселым возгласом какого-нибудь пылкого молодого солдата на французских аванпостах или угрожающим окриком с валов форта, к которым английские часовые до самого момента капитуляции по-прежнему не подпускали противника. Но даже эти редкие звуки смолкли в этот глухой час, предшествующий наступлению дня, и путник, сколько бы он ни прислушивался, ни за что не обнаружил бы на берегах Святого озера две погруженные в сон армии.

Глубокое безмолвие длилось уже довольно долго, когда полотнища, закрывавшие вход в одну из просторных палаток во французском лагере, вдруг раздвинулись, и оттуда вышел человек. Он был закутан в плащ, который в равной мере мог служить защитой как от холодной лесной росы, так и от нескромных взглядов, потому что закрывал и лицо и фигуру. Он беспрепятственно прошел мимо гренадера, охранявшего сон французского командующего, и солдат в соответствии с уставом почтительно взял на караул, после чего незнакомец быстро миновал палаточный городок и направился к форту Уильям-Генри. Встречая на пути многочисленных часовых, он быстро и, видимо, правильно отвечал на их оклики, потому что пропускали его без дальнейших расспросов.

Если не считать этих частых, но кратких остановок, незнакомец без задержки и молча проследовал от центра лагеря до самых аванпостов, где наконец поравнялся с солдатом, стоявшим на часах в непосредственной близости от неприятельских укреплений. Послышался обычный оклик:

— Qui vive?[46]

— France[47],— прозвучало в ответ.

— Le mot d'ordre?[48]

— La victoire[49], — громким шепотом произнес незнакомец, подходя поближе, чтобы солдат мог расслышать его.

— C'est bien[50],— ответил часовой, вновь беря ружье на плечо.— Vous vous promenez bien matin, monsieur[51].

— II est necessaire d'etre vigilant, mon enfant[52], — ответил пришелец, откинул с лица плащ, посмотрел в глаза солдату и двинулся дальше к укреплениям англичан. Солдат вздрогнул, и ружье, которое он с величайшим почтением взял на караул, негромко звякнуло; когда же он снова взял ружье на плечо и вернулся на пост, у него сквозь зубы вырвалось:

-—- II faut etre vigilant, en verite; je crois que nous avons la un caporal qui ne dort jamais[53].

Меж тем офицер продолжал свой путь, ничем не показав, что слышал слова изумленного часового. Больше он уже не останавливался, пока не достиг низкого берега, где очутился в опасной близости от западного бастиона форта. Затянутая облаками луна светила слабо, но все же позволяла различать контуры окружающих предметов. Из предосторожности офицер укрылся за стволом дерева и простоял там довольно долго, пристально вглядываясь в темные безмолвные валы английской крепости. Он предавался этому занятию отнюдь не как праздный или любопытный зритель: взгляд его, перебегавший с одной части фортификаций па другую, доказывал, что наблюдатель хорошо знаком с военным делом и что осмотр он производит не без некоторой подозрительности. В конце концов незнакомец, видимо, остался удовлетворен результатами наблюдений. Он нетерпеливо посмотрел на вершину восточной горы, словно желая поторопить наступающий день, и уже собирался повернуть обратно, как вдруг услышал легкий шорох на внешнем выступе бастиона и замер на месте.

В этот момент фигура приблизилась к краю вала и остановилась, видимо, для того, чтобы, в свой черед, бросить взгляд на отдаленные палатки французского лагеря. Новопришедший тоже повернул голову к востоку, словно с таким же нетерпением ожидал восхода; затем он оперся о парапет и устремил взор на зеркальную поверхность озера, которая, словно некий подводный небосклон, сверкала тысячами мнимых звезд. Скорбный вид этого человека, в раздумье стоявшего в такой ранний час на валу английской крепости, равно как его мощная, осанистая фигура разом позволили внимательному наблюдателю угадать, кто перед ним. Чувство деликатности, а также осторожность подсказали французскому офицеру, что ему лучше удалиться. С этой целью он уже выскользнул из-за дерева, как вдруг другие звуки привлекли его внимание и вновь остановили его шаги. Это был тихий, почти неуловимый плеск воды, за которым последовал скрип прибрежной гальки. Через секунду офицер увидел, как из озера, в нескольких футах от места, где он стоял, вынырнула темная фигура и украдкой направилась к берегу. Затем вверх медленно поднялось дуло ружья, но, прежде чем грянул выстрел, рука французского офицера легла на курок.

— Ха! — вырвалось у дикаря, чей предательский выстрел был так внезапно предотвращен.

Французский офицер ничего не ответил, а лишь опустил руку на плечо индейца и молча отвел его подальше от места, где разговор их мог повлечь за собой опасные последствия и где один из них, видимо, искал себе жертву. Затем, распахнув плащ и показав краснокожему свой мундир с орденом Святого Людовика на груди, Монкальм строго спросил: