Путешественница Книга 1. Лабиринты судьбы - Диана Гэблдон

— Да что там объяснять? — гневно заявила я. — Ты снова женился! Чего еще?

Краска залила его лицо. Кончики ушей покраснели — верный признак надвигающегося гнева.

— А разве ты жила как монахиня эти двадцать лет? — требовательно спросил он, слегка тряхнув меня.

— Нет! — бросила я ему в лицо, и он слегка вздрогнул. — Нет, черт тебя побери! И думаю, ты тоже не был монахом.

— Тогда… — начал он, но я слишком разозлилась, чтобы слушать дальше.

— Ты солгал мне!

— Я никогда тебе не лгал!

У него заходили желваки на щеках, как бывало, когда он злился по–настоящему.

— Ты лгал, мерзавец! Ты знаешь это! Отпусти!

Я пнула его по голени так сильно, что у меня онемели пальцы ног. Он охнул от боли, но не отпустил меня, а, наоборот, сжал еще крепче, отчего я вскрикнула.

— Я никогда не говорил тебе…

— Да, не говорил! Но все равно лгал! Ты дал мне понять, что не женат, что не было никого, что ты… что ты…

Я задыхалась от ярости, и мне через слово приходилось переводить дух.

— Ты должен был сказать мне, как только я вернулась! Почему не сказал?

Его хватка ослабла, и мне удалось вырваться. Он сделал шаг в мою сторону, его глаза сверкали от гнева, но я, ничуть не испугавшись, замахнулась кулаком и ударила его в грудь.

— Почему? — закричала я, ударяя его снова и снова. — Почему, почему, почему?

— Потому что я боялся!

Он схватил меня за запястья, швырнул на кровать и встал надо мной, сжав кулаки и тяжело дыша.

— Потому что я трус! Я не мог сказать тебе, потому что боялся, что ты бросишь меня. И пусть это не по–мужски, но я подумал, что мне этого не вынести!

— Не по–мужски? С двумя женами? Ха!

На миг мне показалось, что он даст мне пощечину — рука уже поднялась, — но потом он сжал открытую ладонь в кулак.

— По–мужски ли это — хотеть тебя так сильно, что ничто другое не имеет значения? Видеть тебя и знать, что я готов пожертвовать честью, семьей, самой жизнью, чтобы быть с тобой, хотя ты и оставила меня!

— И ты имеешь наглость говорить мне такие вещи? — От злости мой голос превратился в свистящий шепот. — Ты винишь меня?

Джейми замер, лишь грудь его бурно вздымалась, словно ему не хватало воздуху.

— Нет. Нет, я не могу винить тебя. — Он отвернулся и невидящим взглядом уставился в сторону. — Как это могло быть твоей виной? Ты хотела остаться со мной, умереть со мной.

— Да, вот такая я была дура! Ты отослал меня, ты заставил меня уйти! И теперь пытаешься меня в этом обвинить!

Он снова повернулся ко мне с почерневшими от отчаяния глазами.

— Я был вынужден отослать тебя! У меня не было другого выхода. Ради ребенка!

Его взгляд непроизвольно переместился на крючок, на котором висел его плащ с фотографиями Брианны в кармане. Джейми судорожно вздохнул и с видимым усилием взял себя в руки.

— Нет, — сказал он гораздо более спокойно. — Я не могу сожалеть об этом, невзирая на цену. Я бы отдал свою жизнь за нее и за тебя, даже если бы это стоило мне сердца и души… — Опять прерывистый вздох и попытка совладать с эмоциями, — Нет, я не могу винить тебя за то, что ты ушла.

— Однако ты винишь меня за то, что я вернулась.

Джейми потряс головой, как будто чтобы прояснить мысли.

— Нет, господи! — Он так сжал обе мои руки, что кости хрустнули. — Ты понимаешь, каково это — двадцать лет жить без сердца? Жить получеловеком и приучать себя довольствоваться теми крохами, которые остались, заполняя трещины тем строительным раствором, который оказался под рукой?

— Понимаю ли? — эхом отозвалась я, пытаясь высвободиться, но без особого успеха. — Да, мерзавец, прекрасно понимаю! А ты думал, что я вернулась к Фрэнку и с тех пор жила счастливо?

Я пнула его изо всех сил. Он вздрогнул, но не выпустил меня.

— Порой я надеялся на это, — процедил Джейми сквозь зубы. — А порой я видел его с тобой, днем и ночью, лежащего рядом с тобой, пользующегося твоим телом, берущего твоего ребенка. Моего ребенка! И, господи, я готов был убить тебя за это!

Неожиданно он выпустил мои руки, развернулся и с силой ударил кулаком в стенку дубового шкафа, пробив дыру. Это был впечатляющий удар: мебель была очень прочной. Надо полагать, он основательно сбил костяшки, но без колебаний саданул по дубовым доскам другим кулаком, словно это было лицо Фрэнка. Или мое.

— Ага, вот, значит, что ты воображал, — холодно сказала я, когда он отступил, тяжело дыша. — Ну а мне и воображать не нужно: Лаогера сама ко мне заявилась.

— Мне нет дела до Лаогеры и никогда не было!

— Негодяй! — вырвалось у меня. — Значит, ты берешь в жены ненужную тебе женщину и готов избавиться от нее, как только…

— Заткнись! Придержи язык! — взревел Джейми, обрушивая удар на умывальник. Глаза его метали молнии. — Я чувствовал кое–что по отношению к ней. Да, может быть, я ветреный ловелас, но если бы ничего не чувствовал, был бы бессердечным зверем.

— Ты должен был сказать мне!

— А если бы сказал?

Он схватил меня за руку и рывком поставил перед собой, глаза в глаза.

— Ты бы развернулась и ушла, молча. А после того, как я снова увидел тебя, говорю тебе, я был готов даже на гораздо худшее, чем ложь, лишь бы только удержать тебя!

Он крепко прижал меня к себе и поцеловал долго и сильно. Мои колени обмякли, и я попыталась укрепить их, вызвав в памяти гневные глаза Лаогеры и визгливый звук ее голоса, эхом отдававшийся в моих ушах: «Он мой!»

— Это бессмысленно, — отрезала я и отстранилась.

Ярость была подобна опьянению, но отрезвление — черный, головокружительный водоворот — наступило быстро. У меня закружилась голова, и я с трудом сохранила равновесие.

— Ничего не соображаю. Я ухожу.

Нетвердым шагом я двинулась к двери, но Джейми схватил меня за талию и оттащил обратно.

Он развернул меня к себе и поцеловал снова, так сильно, что я ощутила во рту ртутный привкус крови. Это была не любовь, даже не желание, но слепая страсть, твердая решимость обладать мной. Он покончил с разговорами.

Я тоже.

Я откинулась назад и ударила его по лицу, причем не ладонью, а изогнутыми пальцами, чтобы как следует расцарапать физиономию.

Джейми отпрянул, но тут же схватил меня за волосы и снова впился в мои губы, не обращая внимания на все мои лихорадочные пинки и удары.

Он закусил мою нижнюю губу, а когда я, задыхаясь, открыла рот, всунул язык, крадя и дыхание, и слова.

После чего бросил меня на кровать, где часом раньше мы лежали и смеялись, и придавил меня всей тяжестью своего тела.

Он был очень возбужден.

Я тоже.

«Моя, — сказал он, не произнеся ни слова. — Моя!»