Вихрь преисподней - Глеб Соколов

Вдруг на сцену выскочила та самая молодая журналистка. В руке ее был микрофон:

– Вот оно, наступающее царство черной лжи! Вот ее ужасный лик! Вот этот журналист Пенза – и есть олицетворение ужасного царства мрачной лжи! – громко проговорила она.

– Да! Да! – бурно согласился с этим зал.

В зале появились сотрудники службы безопасности. Тем временем огромного роста парень отпустил Ивана Бобылева:

– Никакого взрывного устройства нет. Он нас просто запугивал...

– Все это ложь, ложь, тысячу раз ложь и еще раз ложь! – проговорила молодая женщина. – Но зачем люди лгут? В этом-то нам и предстоит разобраться на сегодняшней передаче. Что заставляет их городить такие буреломы лжи!..

– Не-ет! Люди, не слушайте ее!.. – вдруг диким голосом завизжал Пенза. Изо рта его летели брызги слюны. – Вот оно и начинается!.. Оно начинается!..

– Что? Что?! – заволновались многие.

– Атака нечто!

– Да какое еще нечто?! Что это такое?!

– Смотрите, смотрите, оно идет! Сейчас вы увидите! Сейчас многое станет ясно!.. Надо немедленно по требованиям безопасности прекратить съемки!..

– Он опять кривляется!

– Съемки и так прекращены!..

– Немедленно посмотрите там, за лестницей, там что-то шевелится!..

Несколько человек с опаской зашли за лестницу и увидели там исковерканного Маркетинга, – он умер, свалившись вниз с самого верха лестницы...

С разных сторон понеслись крики:

– Он просто нечаянно сорвался! Все подстроено!.. Он жив!.. Сейчас они скажут, что он бог и он воскрес... Все подстроено! Кругом ложь!.. Он не воскреснет, он мертв, что вы! Смотрите, кровь! Надо вызвать скорую. Скорая не понадобится: он мертв, мертвее мертвого!..

– Язычники! Креста на вас нет!..

* * *

Пенза и Не-Маркетинг находились в съемной квартире Не-Маркетинга, в которую они приехали на такси сразу после провалившихся съемок ток-шоу. Не-Маркетинг лихорадочно метался по квартире, собирая вещи... Пенза бесцельно ходил по комнате, наблюдая за ним.

– Что ты намереваешься делать? – спросил он Не-Маркетинга.

Тот перестал складывать в сумку какую-то одежду и, распрямившись, произнес:

– Отдохнуть... Прежде всего отдохнуть. Я очень плохо себя чувствую...

Сказано это было чрезвычайно спокойно. Пенза опешил:

– Вот как?!.. А как же отец?..

– А что я должен делать?

– Нанять хорошего адвоката, носить передачи ему в тюрьму... Он же оказался совершенно один... Как же он?! – взорвался молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист.

– А как же тот маленький мальчик, мой двойник, который до сих пор в ужасной тоске бегает по городу?.. Он тоже оказался совершенно один! Выходит, его я должен предать, забыть?! Забыть ради Ивана Бобылева?!..

После некоторой паузы он проговорил:

– Я сейчас обязательно должен отвлечься от всей этой истории и позаботиться о том маленьком мальчике, который до сих пор в ужасной тоске бегает по городу. Если я займусь отцом, в лучшем случае мне будет ни до чего, в худшем – и это самый вероятный вариант – я просто погибну, превращусь в какого-то совсем другого человека, которому уже не будет дела ни до чего из того, что сейчас волнует меня... А я не хочу превращаться ни в какого другого человека. Я хочу остаться самим собой.

Не-Маркетинг спокойно смотрел на журналиста, голос его был тверд. Чувствовалось, что он хорошо обдумал то, что сейчас говорит. Пенза не нашел, что сказать...

Не-Маркетинг продолжал:

– Знаешь, тот подросток, который погиб, попав под автобус, – он спрятал где-то в дебрях Измайловского парка каменную дощечку, на которой процарапал слова: «Суровым дням, родившим крепкое...»

Пенза слушал, не перебивая. Не-Маркетинг говорил:

– Суровые дни – это наши нынешние дни, только для него они были не просто там какие-то дни, одни из многих прочих. Для него наши нынешние дни были днями его переходного возраста, порой, когда он вступал во взрослую жизнь...

Не-Маркетинг замолчал...

– И этот переходный возраст, – неожиданно продолжил он гораздо громче, чем говорил до этого, но теперь голос его уже дрожал. – стал для него днями перехода от жизни к смерти!

Глаза его наполнились слезами.

Пенза, до этого расхаживавший по комнате, присел на краешек дивана. Как ни был он сам совершенно разбит и разгромлен, а все же в этот момент он подумал про Не-Маркетинга: «У-у, да ты, брат, окончательно не в себе!.. Бедный же человек твой отец!.. Хотя... Хотя он ведь сам во все впутался!..» Вслед за этим на ум Пензе пришла другая мысль: «Сам, не сам, а теперь-то всей этой семье – точно конец!.. Свалятся под откос оба: и отец и сын... Но есть ли куда им еще валиться дальше?!..»

Тем временем Не-Маркетинг продолжал:

– А крепкое, что порождено суровыми днями его переходного возраста, закончившегося его смертью, так вот, крепкое – это... – он уже вовсю плакал и совершенно не стеснялся этого, – Крепкое – это был он, новый, изменившийся, он – уже не ребенок, а подросток переходного возраста, почти уже юноша... Но юношей он так и не стал...

Плач Не-Маркетинга уже переходил в рыдания, он стал вздрагивать, он едва мог уже говорить... Пенза смотрел на него с ужасом и сожалением... «Готов! Окончательно готов!» – думал он.

Не-Маркетингу вдруг удалось немного взять себя в руки. Он перестал по-бабьи всхлипывать...

– Понимаешь, – проговорил он после некоторой паузы. – тот главный вывод, который я делаю... Он заключается в том, что, конечно, невозможно воспрепятствовать возникновению суровых дней, но можно не дать родиться этому, как наш подросток его называл, «крепкому»... Крепкое – это тот страшный ужасный мутант, в которого человек может превратиться под воздействием суровых дней в этом великом городе...

После некоторой паузы Не-Маркетинг мрачно произнес:

– Крепкий человек!.. Нельзя давать ему рождаться!..

– Но если не давать рождаться крепкому человеку, то что же это значит?.. Назад в детство? – спросил Пенза.

– Именно! Именно!.. И не вижу в этом ничего плохого! – страстно и совершенно серьезно проговорил Не-Маркетинг.

– Но если в детстве у тебя все было так ужасно, если до сих пор бродит где-то ты из прошлого, страдающий и отслоившийся, то какой же смысл туда возвращаться? Как ни плохо здесь, а все же лучше, чем там, в детстве, а вернее – в отрочестве... Там тебе выдали волчий билет, там побег через границу, там – отцовские побои... – Пенза говорил все это, хотя говорить с Не-Маркетингом ему на самом деле совершенно не хотелось.

«Не-Маркетингу – конец! Он окончательно раскис!» – думал он. Впрочем, к своему товарищу, хоть и думая так, он относился без презрения. «Раскиснешь тут!.. – размышлял он. – При таких делах невозможно не раскиснуть... Впрочем, я-то сам еще как-то держусь... Но надолго ли меня хватит?!.. Впрочем, со мной – совсем другая история!..»

Молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист слушал своего товарища скорее из сострадания, из вежливости, – ведь надо же было кому-то его выслушать!.. Все это лепетание сквозь слезы казалось ему знаком презренного провала, поражения, неблагополучия, признаком конца... «Что болтать так, что влезть в петлю и замолкнуть навсегда – одно и то же! Разницы никакой!» – думал про себя Пенза. – «Название и тому и другому одно – конец!.. И тут уж непонятно: то ли Не-Маркетинг действительно был прав, когда говорил, что ему наступает конец и он заранее это предчувствовал, то ли этот конец и наступил именно из-за того, что он слишком мнительно вслушивался в разного рода предчувствия, которые не являлись ничем иным, кроме как обычной ерундой и бредом... Скорее всего, конец наступил именно из-за того, что слишком прислушивался ко всяким там выдуманным дурацким предчувствиям... Идиот!»

Не-Маркетинг отвечал Пензе запинающимся, дрожащим голосом:

– Там, в отрочестве, мне было совсем не плохо. Плохо стало после неудавшегося побега в Северную Корею и Японию. До побега все было еще более-менее, по крайней мере была надежда, что все поправится... После побега даже надежды не осталось...

Молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист смотрел на него, но ничего не говорил. «Не нужно все это комментировать!» – думал он.

Вдруг Не-Маркетинг, словно он до этого был пьян и теперь неожиданно протрезвел, совершенно иным тоном, чем прежде, – не дрожащим, а спокойным, уверенным в себе – произнес:

– Чуешь, как всех нас размазывает?.. Это нечто!.. Мы все от его действий расслаиваемся каждую минуту! Мы все остаемся в прошлом. Я же тебе говорил: я чувствовал – нам всем в будущее не прорваться. Нечто нас туда не пустит. Будущее когда-нибудь наступит, но оно наступит без нас. Мы расслоимся и большая наша часть останется в прошлом! Надо писать про это во все газеты! Это важная тема, которую надо обсуждать... И про отца!.. Он не виноват! Его доконали! Вот что я собираюсь делать в ближайшее время... Быть может даже во время отдыха... Я уже сделал кое-какие наброски... Там, на передаче... Я знал, что тебя – того... И передача не выйдет! Поэтому не старался... Там, на передаче бесполезно было что-либо делать – ясно было, что ты обречен и ничего не выйдет...