Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина

Роман “В круге первом” так и не увидел свет до Горбачева. Но некоторые вещи свет увидели. После “Ивана Денисовича” был опубликован “Матрёнин двор”, несколько рассказов и все эти публикации не произвели никакого скандала, то есть никто не подумал, что Советская власть кончилась – всё было в контексте эпохи.

Что касается неприятия грохота салютов у Солженицына, то мы его видели и у Ильи Эренбурга:

Все сто столиц кричали вдалеке,

В ладоши хлопали и танцевали. -

И только в тихом русском городке

Две женщины сидели и молчали.

Неприятие грохота салюта у Солженицына - это, скорее, протест против советского патриотизма, против этого “грома победы” – показного патриотизма. Против показного патриотизма выступал еще Лермонтов в стихотворении “Родина”:

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой.

Ни слава, купленная кровью…

Нынешние события показали, что жизнь обернулась не к тем салютам, а скорее к подходу Солженицына, а именно, 9 мая – у нас сейчас день вселенской панихиды, то есть точка зрения Солженицына на победу стала церковной.

Иоанн Шаховской стал писать о Солженицыне уже в 70-х годах, после его травли и высылки, - так он как раз утверждает, что ни малейшей злобы и даже раздражения у Солженицына в его трудах нет. Но сказал, что у него есть такая чисто русская усмешечка и для него она – “форма плача о человеке”.

Лекция №29 (№64).

А.И. Солженицын.

1. “В круге первом” – роман XX-го века. Жанр романа. Почему он не мог быть “пропущен”?

2. Вступление Солженицына на “нелегальное положение”. “Бодался телёнок с дубом”.

3. “Архипелаг Гулаг”. Высылка Солженицына в 1973 году.

Роман Солженицына “В круге первом” по сравнению романом-эпопеей Шолохова “Тихий Дон” - на несколько порядков выше. Ни Марсель Пруст, ни, тем более, Фолкнер, ни в какое сравнение не идут – это, вообще, вещи разномасштабные.

Роман Солженицына “В круге первом” – роман века; и в нем есть даже черты вестерна; в нем есть даже черты плутовского романа.

Главная линия романа такая. Советник министерства иностранных дел второго ранга, психологически переживший, почти как Пушкин, внутреннее перерождение. Но Пушкин начинал с диссиденства, потом изо всех сил искал пути лояльности и в конце жизни в них разочаровался. А этот начинал с песни “Взвейтесь кострами, синие ночи”; потом пережил глубокое внутреннее разочарование и встал на путь антисоветской деятельности. На первом же шагу этого пути и попался.

Герой этот (Иннокентий Володин), как ответственный работник министерства иностранных дел, узнал, что в стране не очень удачно идет конструирование атомной бомбы. Он узнал также, что через отечественных резидентов важные технологические секреты должны быть переданы агенту Георгию Ковалю от одного из американских перевербованных сотрудников.

Сам он в операции участия не принимал и узнал об операции случайно, но решает позвонить из автомата в американское посольство, чтобы помешать этой акции – нельзя атомную бомбу отдавать в руки “шального режима”.

Первая глава романа называется “Торпеда”. Дату, когда герой романа позвонил в посольство, определить можно совершенно точно – разговор состоялся 24 декабря 1949 года, то есть под католическое Рождество.

Звонит в посольство; посла нет, так как он уже на рождественском приёме, секретарь соединяет его с военным атташе, который практически не говорит по‑русски – поэтому переадресовал его в канадское посольство.

Все разговоры по телефону с посольствами записывались и, причем, несколькими организациями (но и добровольных наблюдателей хватало, поэтому герой не мог сам говорить по-английски). Сталин распараллелил все службы, например, за госбезопасность по ЦК отвечал Берия, а министром госбезопасности был Абакумов.

В момент разговора те, кому поручено наблюдать и прослушивать разговоры с посольством, отвлеклись: один пишет конспект по истории партии, а у другого болит нога. Поэтому момент начала разговора был пропущен – номер автомата, из которого велся разговор, не был записан. Скрыть разговор было невозможно, так как за такой проступок – расстрел.

Это дает герою – Иннокентию Володину - некоторый таймаут до вечера понедельника. О разговоре тут же доложили Рюмину Михаилу Дмитриевичу и Абакумову: пленку с записью разговора направили на “шарашку” в Марфино, где было спецподразделение, занимающееся, так называемыми, звуковидами. Это подразделение было способно по разговору определить индивидуальный речевой лад и, следовательно, можно идентифицировать и голос. Пленку передали филологу–заключенному, Льву Рубину.

В то же время, было известно, что по министерству иностранных дел об этом деле могли знать только пять человек – в результате быстро определили, кто разговаривал – Иннокентий Володин.

Иннокентий Володин, который пытался “спасти планету”, был крещеный; сын красного командира – героя гражданской войны, погибшего при подавлении восстания Антонова в 1920 году. Мать Иннокентия – нежная барышня серебряного века.

Воспитывался Иннокентий матерью, но нравственного влияния на него она не имела, то есть, воспитывали его (как в советском анекдоте) партия и правительство. Но в ранней молодости, женатый на некрещенной дочери прокурора, которую звали Дотнара (дочь трудового народа), уехал за границу в 1940 году. Поэтому всю войну они жили спокойно – срывали цветы удовольствия.

Примерно к 1946 году ему все надоело. Поэтому, когда его кто-то назвал эпикурейцем, то он решил в маминых шкафах поискать Эпикура. Эпикура он нашел; сильного впечатления на него он не произвел, но сильное впечатление на него произвели материны дневники, ее письма. Эти находки в шкафах “много говорили душе Иннокентия и ничего его жене”.

В архиве матери, кстати, он нашел ежедневную театральную газету “Зритель”, “Вестник кинематографии” и “от стопы разных журналов пестрило в глазах” – “Аполлон”, “Золотое руно”, “Гиперборей”, “Пегас”, “Мир искусства”, “Скорпион”, “Гриф”, “Шиповник”, “Сполохи”, “Логос” и так далее. (В 70-е годы нашего времени половина советской интеллигенции пережили то же самое, когда они открывали для себя серебряный век).

Если бы Иннокентий был ортодоксальный православный, то он бы вряд ли клюнул на это; но он был абсолютно обойденным любыми ценностями культуры.

У Петра Иванова в “Тайне святых” есть глава “Дело десяти царей”, в которой прямо раскрывается Апокалипсис: в этой стране десяти царей “не будет никакого художника и никакого художества и не слышно будет шума жерновов” (Апок.18,22).

Конечно, культура, и особенно высокая, служит искусственному образованию искусственно созданной, так называемой, духовной аристократии. Большевики, уничтожив, срезав головы у этой духовной аристократии, уничтожили и высокую культуру. Но это и лучше, потому что культура не уйдёт, а вот не прельщаемые миражами высокой культуры, обойдённые всем, люди будут втайне ждать для себя любимого и любящего Христа. (И это все в том же 1949 году продумывалось и проговаривалось за границей).

А здесь, когда Иннокентий почувствовал себя обкраденным, то стал читать дальше – и оказалось, что он – “дикарь, выросший в пещерах обществоведения, в шкурах классовой борьбы”. “Всем своим образованием он был приучен одним книгам верить, не проверяя; другие – отвергать, не читая. Он с юности огражден был от книг неправильных и читал только заведомо правильные, оттого укоренилась в нем привычка – верить каждому слову, вполне отдаваться на волю автора, труднее всего было научиться, отложивши книгу, размыслить самому”.

Иннокентий начинает задавать вопросы. Первое – почему даже выпала из советских календарей, как незначительная подробность 17-го года, эта революция, ее и революцией-то стесняются назвать, февральская. Только потому, что не работала гильотина? Свалился царь, свалился шестисотлетний режим от единого толчка и никто не бросился поднимать корону и все пели, смеялись, поздравляли друг друга – и этому дню нет места в календаре, где тщательно размечены дни рождения жирных свиней Жданова и Щербакова.

То есть, начинается поверхностная, но уже переоценка ценностей.

Напротив, вознесён в величайшую революцию человечества октябрь, ещё в 20-е годы во всех наших книгах называемый переворотом. Однако в октябре 17‑го в чем были обвинены Каменев и Зиновьев? В том, что они предали тайну революции. “Но разве извержение вулкана остановишь, увидевши в кратере; разве перегородишь ураган, получив сводку погоды? Можно выдать тайну только узкого заговора. Именно стихийности всенародной вспышки не было в октябре, а собрались заговорщики по сигналу”.

Иннокентий ждет командировку в ООН; и когда узнал тайну, то даже не в силах был дожидаться, пока его пошлют в ООН, и пошел на этот абсолютно бесполезный, но окончательно загубивший его земную жизнь разговор по телефону. Арестовали двоих и арестовали навсегда – что бы они оба ни говорили, их не выпустят.