Русь и Орда - Михаил Каратеев

Девятилетний крепыш Юсуф был, наоборот, застенчив и медлителен, он долго дичился отца, и склонности его еще трудно было определить.

Вскоре после приезда Карач-мурза купил сыновьям по маленькой, но настоящей сабле в нарядных, изукрашенных черненым серебром ножнах. Дарить мальчикам оружие, чтобы они с детства приучались владеть им, было у татар в обычае.

При виде такого подарка глаза Рустема вспыхнули радостью. Почтительно поблагодарив отца, он тотчас вынул саблю из ножен и как зачарованный впился взором в светлый волнистый узор, растекающийся по темному грунту клинка. Потом, упершись острием в пол, попробовал саблю на гибкость, щелкнул по ней ногтем и, прислушавшись к мелодичному, медленно замирающему звуку, восторженно воскликнул:

— Настоящий табан [286]!

— Верно, сын, — с удивлением промолвил Карач-мурза. — Я вижу, ты уже хорошо разбираешься в оружии.

— Я без ошибки отличу табан от гинды и от хорасана, — с гордостью сказал Рустем. — А ну, покажи твою, — обратился он к Юсуфу, который, не в пример брату, отнесся к подарку довольно равнодушно. — Ну, это нейриз, сразу видно: у него узор почти такого же цвета, как основа!

Весь день Рустем не расставался со своей саблей. Прежде всего он старательно принялся ее оттачивать и удовлетворился только тогда, когда она стала легко перерубать подброшенную в воздух тряпку. Затем ушел в сад и там до темноты рубил развешенные на нитках глиняные шарики и прутья, которые вставлял в особую, видимо, уже давно служившую ему подставку. Ложась спать, он положил саблю к себе под голову.

Утром, проснувшись рано и подойдя к открытому окну, Карач-мурза остановился как вкопанный: в саду на низкой каменной стене сидел тощий кот, весь поглощенный созерцанием стайки воробьев, опустившихся на соседнее дерево, а сзади с саблей в руке бесшумно подходил к нему Рустем. Еще миг — сверкнуло серебряное пламя клинка, и голова кота, завертевшись в воздухе, упала на землю.

— Зачем ты убил кота? — строго крикнул Карач-мурза, несмотря на овладевшее им возмущение, подсознательно отмечая про себя мастерство удара.

— Как зачем? — удивился Рустем. — Чтобы научиться!

— Учиться надо так, как ты учился вчера. Ты учишься быть воином, а не мясником!

— На войне надо будет рубить головы. И я хотел попробовать, как рубится настоящая голова.

— Вот на войне и будешь пробовать! Там каждый, рубя чужие головы, может потерять свою, и каждый имеет возможность защищаться. А ты убил беззащитное животное.

— Это чужой кот, — пробормотал смущенный Рустам.

— Все равно. Он тебе ничего плохого не сделал, и Аллах дал ему жизнь не для того, чтобы ты ее отнял.

«А разве тем людям, которых я буду убивать на войне, жизнь дал не Аллах?» — хотел возразить Рустем. Но, вспомнив, что с отцом нельзя спорить, он покорно ответил:

— Хорошо, отец, я больше не буду рубить котов.

— Ну а ты? — спросил Карач-мурза у Юсуфа, который, стоя сбоку, молча наблюдал за происходившим. — Тебе не жалко кота?

— Нет, — подумав, ответил мальчик. — Кот убивает птичек, а Рустем убил кота. Так ему и надо!

— Гм… Это не одно и то же: кот убивает птичек, чтобы их съесть, потому что Аллах определил ему питаться птичками и мышами. А Рустем убил кота зря. Ну а птичек тебе жалко?

— Птичек жалко. Они хорошо поют и никого не убивают.

— Значит, ты понимаешь, что нехорошо убивать без необходимости?

Но необщительный Юсуф — то ли был иного мнения, то ли полагал, что он и так уж чересчур разоткровенничался, — замолчал и в ответ на все попытки отца продолжить с ним разговор только посапывал носом и смущенно переминался с ноги на ногу.

Глава 49

В лето 6881 бысть в Орде великая замятня и мнози князи ординскиа межу собою избиени быша, а татар без числа паде, тако убо гнев Божии прииде на них по беззаконию их.

Полн. собр. русских летописей, т. II

В середине лета к Карач-мурзе прибыл гонец из Сарая-Берке и привез чрезвычайные известия: месяц тому назад город врасплох захватил Айбек-хан и устроил там страшную резню. По его приказанию Тулюбек-ханум, перед тем пробывшая три дня его наложницей, была завязана в мешок с живыми кошками и брошена в Волгу, а Улу-Керим на крюке, поддетом ему под ребра, повешен на стене Алтын-Таша.

Но торжество Айбек-хана было недолгим: две недели спустя к Сараю подступил с большим войском царевич Араб-шах и после кровопролитной битвы взял город, подвергнув его еще более беспощадной резне и новому разграблению. Все же Айбек-хан спасся и с остатками войска ушел к себе в улус, поклявшись, что скоро возвратится и не оставит в живых ни одного человека из тех, которые признали Араб-шаха великим ханом и стали ему служить. Теперь многие жители, в особенности купцы и ремесленники, доведенные до отчаянья постоянными грабежами, бегут из Сарая в другие города, но на дорогах их ловят воины Араб-шаха, грабят и убивают. В народе же все громче говорят, что уж лучше бы скорее пришел Мамай со своим ханом, — у него по крайности есть достаточно силы, чтобы надолго удержаться в Сарае и прекратить бесчинства.

Карач-мурза выслушал эти новости с содроганием в душе. В памяти его, как живая, встала Тулюбек-ханум, он на мгновение представил себе ее прекрасное, еще недавно покорное ему тело, терзаемое под водой обезумевшими кошками, и почувствовал почти физическую боль в сердце. В мыслях мелькнуло, что во всем происшедшем есть доля его вины: если бы он остался в Сарае, этого бы, наверное, не случилось… Но ведь она не хотела, чтобы он остался, она сама отняла у него ту силу, которая служила ей надежной защитой, если бы он не уехал, очень скоро позволила бы Улу-Кериму подослать к нему убийц. «Нет, видно, так хотел Аллах, поразивший ее безумием», — подумал он и, снова овладев собой, спокойно отпустил гонца.

Осень и зима прошли спокойно, Карач-мурза безвыездно жил в Ургенче, в кругу семьи и старых друзей. Снова помолодевшая душой, Наир горячо благодарила Аллаха, услышавшего наконец ее молитвы. Но в ту суровую пору счастье женщины редко бывало продолжительным: однажды, весенним утром, к воротам их дома подъехал в сопровождении десятка нукеров богато одетый и стройный всадник со смуглым, надменно-красивым лицом. И сердце Наир, тотчас узнавшей в нем царевича Тохтамыша, сжалось от тяжелого предчувствия.

Друзья детства, не видевшиеся несколько лет, встретились сердечно и долго беседовали с глазу на глаз — обоим было что порассказать друг другу. Впрочем, о жизни Карач-мурзы и о том положении, которое он занимал при Тулюбек-ханум, Тохтамыш был хорошо осведомлен. Сам же он все эти годы жил в своем улусе, не принимая никакого участия в ханских усобицах и ничем себя не проявляя, что не раз удивляло Карач-мурзу, хорошо знавшего характер и честолюбивые мечты своего двоюродного брата. Но теперь всему этому нашлось объяснение.

— Ты видишь сам, — говорил Тохтамыш, гневно сверкая своими черными, слегка навыкате глазами, — Орда перестала быть любимой дочерью Аллаха! Прежде у нее бывал один повелитель, перед которым трепетало все, от Джунгарских гор до берегов Узу [287]. А теперь что? Вот уже много лет десятки улусных ханов по очереди вырывают друг у друга власть, но ни у кого из них нет н не будет достаточно силы, чтобы эту власть удержать! Я давно это понял, потому и не пробовал. Что с того, что я захвачу Сарай или Сыгнак и объявлю себя великим ханом? По-настоящему великим я от этого не стану и продержусь на престоле лишь несколько месяцев, пока кто-нибудь другой не подкупит моих темников и не отправит меня в сады Аллаха. Нет, тут нужна такая сила, которая сломила бы всех и которую не мог бы перекупить никто из ханов!

— Где ты найдешь теперь такую силу? — с сомнением промолвил Карач-мурза.

— Такая сила есть! И если мы не сумеем обратить ее себе на пользу, очень скоро она всех нас раздавит.

— Что же это за сила?

— Это Тимур-Ленг [288]! Я наблюдаю за ним давно и вижу то, чего еще не видят другие. Десять лет тому назад о нем говорили как о простом разбойнике, грабившем караваны. Но четыре года спустя он стал эмиром и правителем Кеша [289], а теперь ему повинуется весь Мавераннахр! Но он на этом не остановится, запомни мои слова! Это второй Чингис. Он будет продолжать свои завоевания, и, если к тому времени, когда он сможет броситься на наши земли, Орда не будет снова сильна и едина, мы станем его рабами!

— Я тебя плохо понимаю, брат: если Тимур-Ленг хочет, как ты говоришь, завоевать Орду, он не станет помогать ей усилиться.

— Нет, но ему нужно другое: Тимур любит действовать наверняка и потому он не пойдет на нас, пока не покорит всех более слабых соседей. Но чтобы мы ему в этом не помешали, ему будет выгодно, если власть над Ордой получит такой человек, на дружбу которого он может рассчитывать. Понимаешь теперь?