Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования - Вадим Валерианович Кожинов

хотя бы идеологической власти – прежде всего члены ВКП(б).

Рассмотрим теперь совершившиеся с 1934-го по 1939 год изменения в численности членов ВКП(б). В январе 1934 года в ней состояло 1 млн 874 тыс. 488 членов и 935 тыс. 298 кандидатов в члены[573], которые к 1939 году должны были бы стать полноправными членами, – и численность таковых составила бы около 2,8 млн человек. Так, в июне 1930-го имелось 1 млн 260 тыс. 874 члена ВКП(б) и 711 тыс. 609 кандидатов, то есть в целом 1 млн 972 тыс. 483 человека – почти столько же, сколько в январе 1934-го стало полноправных членов (как уже сказано – 1 млн 874 тыс. 488).

Однако к марту 1939 года членов ВКП(б) имелось не около 2,8 млн, а всего лишь 1 млн 588 тыс. 852 человека – то есть на 1 млн 220 тыс. 932 человека меньше, чем насчитывалось совместно членов и кандидатов в члены в январе 1934-го! И эта цифра, фиксирующая «убыль» в составе ВКП(б), близка к приведенной выше цифре, зафиксировавшей количество репрессированных («политических») в 1937–1938 годах (1 млн 344 тыс. 923 человека)[574].

Вполне понятно, что дело идет не о точных подсчетах. Так, определенная часть «убыли» в составе ВКП(б) с 1934-го по 1939 год была неизбежна в силу естественной смертности. С другой стороны, «убыль» в целом за это время была, вероятно, больше, чем следует из произведенного сопоставления цифр, ибо в ВКП(б) могли быть приняты с 1934-го по 1939 год не только те, кто к началу этого периода состояли в кандидатах. Но, так или иначе, сама близость двух количественных показателей – число репрессированных и число убывших с 1934-го по 1939 год из ВКП(б) – не может не учитываться при решении вопроса об «объекте» террора 1937–1938 годов. И, исходя из этого, уместно говорить о тогдашней «трагедии партии», но не о «трагедии народа».

Лев Разгон в своем не раз упомянутом сочинении рассказал, в частности, что, оказавшись в середине 1938 года в переполненной тюрьме, он встретил там всего только одного русского патриота – М. С. Рощаковского, и ему, как он утверждает, даже «стало жалко» этого человека – как «совершенно одинокого»: «Я здесь со своими, а он с кем?» («Плен в своем Отечестве», с. 155).

Конечно, в разгуле тогдашнего террора было репрессировано и множество «чужих» Разгону людей (о некоторых из них шла речь выше). Но суть 1937-го это не отменяет.

* * *

В заключение имеет смысл перевести разговор в иную плоскость – обратиться к проблеме экономического развития во второй половине 1930-х годов. Вообще-то эта проблема еще не так давно была на первом плане в работах историков (хотя «сведение» истории к развитию экономики – едва ли плодотворное занятие), и читателям, интересующимся этой стороной дела, нетрудно обрести соответствующую информацию. И все же целесообразно охарактеризовать здесь общее состояние экономики после «1937-го», ибо оно, это состояние, по-своему подтверждает, что страшное время было все же трагедией определенного социально-политического слоя, а не народа – то есть бытия страны в целом.

Сведения, которые излагаются далее, основаны, главным образом, на уже цитированном выше объективном исследовании М. М. Горинова и на книге (кстати, заостренно «критической», что ясно уже из ее заглавия, но содержательной и сохраняющей объективность взгляда) Л. А. Гордона и Э. В. Клопова[575] – книге, на которую, между прочим, опирался и М. М. Горинов.

В ходе совершавшегося с 1934 года «поворота», о котором подробно говорилось выше, основные показатели промышленного производства увеличились к 1940 году более чем в два раза – что являло собой, в сущности, беспрецедентный экономический рост. Многие ныне ставят вопрос о непомерной «цене» этого роста, которая как бы сводит его на нет, но, как мы видели, непосредственно в те годы не было – вопреки не основанному на реальных фактах «мнению» – действительно массовой гибели людей (в отличие от 1929–1933-го) – смертность была даже ниже, чем в «нэповские» 1923–1928-й годы. Другое дело коллективизация; но о ней подробно говорилось выше.

За вторую половину 1930-х добыча угля выросла почти на 120 %, выплавка стали – на 165 %, производство электроэнергии – даже на 200 %, цемента на 115 % и т. д. Не столь резко увеличилась добыча нефти – на 53 %, поскольку тогда были освоены, по существу, только ее бакинское и грозненское месторождения, однако в целом прирост количества энергоносителей (пользуясь популярным ныне термином) был очень внушительным. Достаточно сказать, что если в дореволюционное время Россия располагала в 5 (!) раз меньшим количеством энергоносителей, чем Великобритания, и в 2,6 раза меньшим, нежели Германия, то в 1940-м СССР в этом отношении «обогнал» и первую (хоть и не намного – на 5 %), и вторую (на 33 %) и уступал только США. Примерно так же обстояло дело и с выплавкой стали.

В связи с этим естественно возникает вопрос об «отсталости» дореволюционной России – вопрос, который я затрагивал в начале этого сочинения (в главе «Что такое Революция?»). Тезис о крайней промышленной отсталости России был одним из основных аргументов в пользу Революции, которая обеспечит, мол, «свободу» для мощного экономического развития.

При трезвом подходе к делу становится ясно, что готовность к сокрушению русского государства и общественного строя из-за этого самого «отставания» представляет собой одно из проявлений столь характерного для России «экстремизма». Ибо по объему промышленного производства дореволюционная Россия уступала всего лишь трем странам мира – США, Великобритании и Германии, в которых действовала мощная энергия «протестантского духа капитализма». Еще одна тогдашняя «соперница» России – католическая Франция – если и «обгоняла» ее по объему промышленного производства, то весьма незначительно. И нельзя не признать, что резкое недовольство и даже негодование многих русских людей такой «отсталостью» (их страна делит с Францией 4-е место в мире, а не, скажем, 1-е с США!) – являло собой именно экстремизм.

Впрочем, в этом плане наша страна явно «неизлечима». Ибо спустя семь десятилетий после Революции, в 1980-х годах, массой людей вновь овладел подобного рода экстремизм – хотя теперь дело шло об отставании не столько экономики вообще, сколько уровня жизни. Разумеется, в так называемых «высокоразвитых» странах этот уровень намного или даже гораздо выше, чем в России, но обычно как-то забывается, что в этих странах живет всего лишь примерно 15 % населения Земли, а остальное население планеты, то есть (без бывшего СССР) 80 % (!), живет хуже или даже гораздо хуже, чем жило к 1985 году население СССР.

Экстремистское (о том, почему его следует определить именно так, еще пойдет речь) «требование» наиболее высокого уровня жизни, выпавшего на долю всего лишь одной седьмой части населения Земли, подкрепляли