Горменгаст - Мервин Пик

— Доброволец!

— Да, ваша милость? — не поднимая головы, отозвался человек в лодке: он лихорадочно работал веслом, пытаясь, очевидно, оставаться прямо под отверстием в потолке. Неужели он действительно так занят своей лодкой, что не может даже на мгновение поднять голову и взглянуть на Графиню? — Да, ваша милость?

— Вы что, ослепли? — кричала Графиня. — У вас что, глаза по-высыхали?

Что Графиня имела в виду? Неужели она увидела?..

— Почему вы не сообщили о том, что висит у стены? — В стесненном пространстве комнаты голос Графини казался особенно громким. — Вы что, не видите?

— Очень трудно... ваша милость... удержать лодку на плаву... времени осматриваться...

— Там же висит каноэ! Неужели вам это ни о чем не говорит? Лодка, украденная изменником, находится в этой комнате! Покажите мне свое...

В этот момент новая волна, еще более мощная, чем предыдущие, ворвалась в окно, развернула лодку, в которой сидел Щуквол, словно листик, потащила, накренила. И Графиня увидела мелькнувшие под полями шляпы белые и красные пятна столь хорошо знакомого ей лица. Почти в то же мгновение в поле ее зрения прямо под ней вплыло еще одно лицо, и, переметнув свой взгляд с лица Щуквола, она ясно увидела, как из воды к поверхности подымается мертвое тело; оно качнулось на волнах как вымокший каравай хлеба, а потом снова исчезло под водой.

Когда Графиня узнала, что комната пуста и в ней Щуквола нет, все в ней застыло в ледяной неподвижности. А теперь, увидев мгновенно одно за другим эти два лица, она почувствовала, что все в ней встрепенулось, и ее покинули уныние, мрачная угнетенность, не нашедшие выхода тяжелое ожесточение, злость и разочарование, и на их место пришла все сметающая бодрость души и тела. Она ощутила могучий прилив сил. Гнев взбурлил в ней, как воды в замкнутом пространстве комнаты. Там, внизу, она увидела пегого негодяя, предателя, и мертвого добровольца.

И все вопросы, которые только что волновали ее — почему таким странным образом подвешена лодка и прочие, — потеряли для нее всякий интерес. Единственное, что сейчас имело значение — это немедленное предание смерти вот того человека в широкополой шляпе, сидевшего в лодке! Все остальное — потом.

Какое-то мгновение Графиня колебалась — не поиграть ли еще немного с Щукволом, не поблефовать ли — он наверняка не заметил лица убитого, на секунду появившегося в бурлящей воде, и не знал, что ей удалось увидеть, хоть и мельком, лицо, прячущееся под шляпой. Но время для игр и забав прошло... Надо было быстро решить, какой курс действий был для нее наиболее приемлем. Она могла, конечно, передать приказ ворваться в логово Щуквола большими силами и схватить его в тот момент, когда его внимание будет отвлечено каким-нибудь предметом, брошенным сверху — но все эти тонкости никак не соответствовали ее настроению. Графине хотелось, чтобы Щуквола во имя Камней Горменгаста поймали как можно быстрее, безо всяких ухищрений и предали смерти.

IV

Тит перестал вырываться и ждал только того момента, когда два здоровяка, державших его, ослабят хватку (они из самых верноподданнических побуждений силой удерживали Тита от свершения опрометчивого, если не гибельного для него поступка) и тем самым дадут ему возможность освободиться. Тита с обеих сторон держали за куртку и за воротник. Руки его были свободны и он медленно и незаметно расстегнул все пуговицы на куртке, кроме одной.

Сотни людей в лодках и на баржах — у многих от постоянных взлетов и скольжений вниз на волнах кружилась голова и к горлу подступала тошнота, — вымокших под дождем, уставших, утомленных помимо всего прочего тем, что приходилось чуть ли не ежеминутно заново зажигать факелы, никак не могли понять, что же происходит в Щукволовой «пещере» и в комнате над ней; они слышали голоса, громкие восклицания, но слов разобрать не могли.

И тут вдруг у окна появилась Графиня, и ее звучный голос прорвался сквозь вой ветра, шипение дождя и плеск волн:

— Слушайте все! Действовать решительно! Доброволец мертв! Изменник, который надел его шляпу и куртку, находится внизу, подо мной в той комнате, выход из которой вы окружили.

Графиня умолкла, вытерла лицо ладонью — потоки дождя порывами ветра заносило в окно, у которого она стояла, — а затем еще более громким голосом выкрикнула:

— Четыре лодки по центру! Вперед! На нос каждой лодки — вооруженных людей! Когда я подниму руку — плыть вперед, заплывать внутрь и предать негодяя смерти. Приготовить кинжалы!

При этих словах пронзивших бурю, всеми овладело такое возбуждение — всем хотелось протиснуться вперед, — что людям сидевшим в четырех лодках по центру полукруга с большим трудом удалось высвободиться из тисков поджимающих со всех сторон других судов и выйти в небольшое свободное пространство перед окном.

В этот момент Тит, почувствовав, что хватка двух человек, державших его, ослабла — они, как в трансе, смотрели в окно Щукволова логова — расстегнул последнюю пуговицу и, сильно дернувшись вперед, вырвал руки из рукавов своей куртки. Оставшись в одной рубашке, он прыгнул в воду. Куртка осталась в руках двух растерявшихся телохранителей.

Тит уже почти сутки обходился без сна, он все это время почти ничего не ел, его питала лишь нервная энергия, в нем горел огонь фанатизма, который позволяет ходить по острым гвоздям. У него поднялась температура, глаза горели лихорадочным огнем, грязные волосы прилипли к голове как водоросли, зубы стучали, его бросало из жара в холод. Но в нем не было страха, и не потому, что он был так храбр. Просто страх был отложен куда-то в сторону. И Тит позабыл, куда отложил его. А страх может заставить быть мудрым и осторожным. Но Тит позабыл обо всякой осторожности и о чувстве самосохранения. Им двигало лишь одно всеобъемлющее желание — завершить наконец начатое. Отомстить за боль сердца, за все то, в чем был повинен и не повинен Щуквол.

Тит плыл по направлению к окну, упиваясь гордостью за свою решимость. Вокруг него бурлила вода, на которой прыгали бесчисленные отражения огней факелов и фонарей. Тит поднимался и опускался вместе с волнами, летели брызги от ударов его рук об воду, вылившуюся из гигантских небесных резервуаров. Тит был в восторге.

Тит чувствовал, как усиливается его лихорадка. С каждым мгновением он слабел, но одновременно возрастали его неистовость и неудержимость. А может быть, все происходящее — сон? Может быть, все вокруг — иллюзия? Все эти сотни голов в сотнях окон все эти лодки, усеявшие словно золотистые жуки вздымающиеся черные воды это окно, за черным прямоугольником которого должна была развернуться кровавая драма, это окно наверху, в котором видна была массивная фигура его матери, ее белое как мрамор лицо в окружении рыжих волос?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});