Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

глубокие раны, словно Рубцова рвал когтями какой-то страшный зверь.

1

Рубцовский праздник в Вологде отмечали с размахом. Пригласили гостей и из Москвы, и из Питера, и из Мурманска… Отслужили панихиду на могиле Рубцова, открыли мемориальную доску на доме, где он жил. Вершиной же праздника должно было стать открытие мемориального музея в Никольском. Отправились туда на трех автобусах, но в Тотьме, пока осматривали Тотемский музей, пока заезжали в Спасо-Суморинский монастырь, пока обедали, конечно, подзадержались и в Никольское приехали уже в сумерках…

С музеями Николаю Михайловичу, как и с квартирами, не везло. Идея такого музея витает уже лет двадцать, и в Никольском тоже уже дважды открывали рубцовский музей, но Ничего не получилось, нам предстояло открыть музей в третий раз.

Денег на этот раз на музей не пожалели. Сделали его в таком абстрактно-урбанистическом стиле — обилие стеклянных объемов, увеличенные в размер стен фотографии, хитро раскрашенные потолки, эффектная подсветка. В таком интерьере с успехом можно было бы разместить выставку промышленных товаров, но судьба поэта — увы! — не развертывалась по музейным модулям. Не хватало простоты Рубцова, задушевности… Ну и, конечно, доконала последняя витрина. В стеклянном параллелепипеде на невысокой площадке лежали три «Крушины» Людмилы Дербиной и кусок колючей проволоки. Такой вот незамысловатый, но весьма многозначительный и эмоционально нагруженный финал в экспозиции… С эмоциональностью никакой промашки не вышло. Витрина оставляла незабываемое впечатление. Забегая вперед, скажу, что и во время застолья впечатления от этой витрины не угасли, и между тостами за устроителей музея, за представителей местной власти то тут, то там за огромным, выстроенным буквой «П» столом вспыхивали инициативы: дескать, надо бы вернуться в музей, вынести из витрины книжки Дербиной и… Далее мнения инициативщиков расходились. Одни предлагали выносом книг и ограничиться, другие настаивали на сожжении их. Глава местной администрации благожелательно выслушивал мнения и тех и других, а затем терпеливо разъяснял, что нынче другое время, нынче плюрализм мнений, как известно, демократия и свобода, и если это было в жизни Рубцова, то скрывать не нужно.

Я в этой дискуссии участия не принимал, пил обманчиво-легонькую клюквенную водку и наблюдал, как напротив меня окучивает местный вологодский писатель молоденькую поклонницу Рубцова… Самое страшное заключалось в том; что, если бы даже и вынесли книги убийцы поэта из музея, это ничего уже не меняло. Надругательство над его памятью уже совершилось… И не только здесь, в Никольском. К юбилею Рубцова появилась статья в журнале «Столица», где гениальный русский поэт назван «Смердяковым русской поэзии», вышел полнометражный документальный фильм Василия Ермакова «Замысел», в котором на протяжении часа убийца рассказывает о своей возвышенной душе и о том, почему она не могла не убить Рубцова. А писатель Николай Шипилов, например, напечатал в «Литературной России» статью: дескать, нехорошо вмешиваться в отношения двоих, дескать, самому Рубцову это бы не понравилось.

Насчет вмешательства в отношения двоих Николай Шипилов явно что-то напутал по своей рыцарской простоте. Ведь есть отношения мужчины и женщины, а есть и отношения убийцы и убитого. Если бы Рубцов остался жив, никто бы и не обсуждал, что произошло в ночь на 19 января 1971 года в однокомнатной «хрущобе» на улице Яшина. Тогда сам Рубцов и принял бы решение… Но — увы — он мертв, а умерший тем и отличается от живого, что все земное, бренное оставляет нам, живым. И что он думает там, нам неведомо. Известно только, что категории «осуждения» и «прощения» там целиком находятся в компетенции воли Господней. Поэтому бессмысленна сама постановка вопроса о прощении в сослагательном наклонении. И нам, живущим, тоже нет нужды в лукавом мудрствовании. Смертные грехи не искупаются без покаяния.

Я уже говорил, что по-настоящему значение поэзии Рубцова начало осознаваться только после его смерти. Многие лучшие его стихи были опубликованы только в семидесятые годы. Рубцов был мёртв, а поэзия его продолжала расти и набирать силу. И что-то зловещее есть в стремлении Дербиной и иже с нею совершить второе убийство Рубцова…

Разумеется, попытки эти заведомо безрезультатные. То, что осталось нам от Рубцова, неубиваемо, бессмертно… И ни откровенный сатанизм авторов журнала «Столица» или самой Дербиной, ни помрачение — бес попутал, — овладевшее главой сельской администрации, запутавшимся в своем понимании плюрализма мнений, или хорошим русским прозаиком Николаем Шипиловым, конечно же, не стоили бы и упоминания, если бы дело касалось только Рубцова… В страшные годы национального помрачения было сказано — именем Пушкина будем узнавать друг друга… Мы, живущие в эпоху еще более страшного, может быть, помрачения, к сожалению, не можем сказать, что именем Рубцова будем узнавать друг друга. И вина тут не Рубцова, а нас самих…

2

С рассказом о Никольском застолье я, конечно, забежал вперед. Хотя мы и приехали в Николу уже затемно, хотя и нужно было этой же ночью вернуться в Вологду, наш полководец Виктор Коротаев целеустремленно вел свое, теряющее по пути отдельных бойцов — кое-кто сразу на выезде из Тотьмы залег в проходе в автобусах и уже не вставал — войско сквозь все испытания. Нас, приехавших в Николу на трех «Икарусах», оказалось значительно больше, чем местных жителей, и клуб оказался переполненным. В зрительный зал было не войти, и весь вечер я просидел в фойе рядом с Василием Оботуровым, автором единственной монографии о Рубцове.

— Выступать не будете? — спросил Василий Александрович.

Я пожал плечами. У каждого из приехавших с нами было что рассказать о Рубцове, и если бы мы начали рассказывать, вечер не завершился бы и на рассвете.

Мы посмеялись с Василием Александровичем над этим обстоятельством, потом он подарил выпущенные в Вологде книжки молодых вологодских прозаиков и поэтов, поговорили об этих книжках, сходили покурить на улицу, постояли на крылечке клуба, рассматривая темное небо, украшенное ярко горящими крещенскими звездами…

И тут-то и раздался собачий вой. Но несся он не из темноты, поглотившей деревенские улицы, а из освещенного здания клуба. Выла собака, пробравшаяся, чтобы погреться, в зрительный зал;

И пока искали спрятавшуюся нарушительницу порядка, как-то так получилось, что вспомнили мы с Василием Александровичем Оботуровым стихотворение Рубцова «Нагрянули» и, не сговариваясь, почти что хором прочитали первые строчки:

Не было собак — и вдруг залаяли.

Поздно ночью — что за