Нечистая сила - Валентин Пикуль

Наманикюренные тонкие пальцы потомка Магомета и поклонника Оскара Уайльда брызнули по струнам.

Маруся ты, Маруся! Открой свои глаза,А доктор отвечает: «Давно уж померла».Пришел ее любезный, хотел он навестить,А доктор отвечает: «В часовенке лежит».Кого-то полюбила, чего-то испила,Любовь тем доказала – от яду померла…

Бывая на Гороховой, князь внимательно изучал расстановку шпиков департамента полиции, интересовался, насколько точно они информированы об отлучках Распутина из дома. Вскоре Гришка начал проявлять горячее нетерпение:

– Слушь, Маленький! (Так он называл Юсупова.) А когда-сь Иринка-то из Крыма приедет? Говорят, красовитая стала. Обабилась, как дочку-то родила. Ну вот… устрой!

1 декабря заговорщики еще раз встретились в поезде Пуришкевича; князь Феликс сказал, что надо кончать с Распутиным поскорее, ибо он сам торопит события, и если дело затянется, то это наведет его на подозрения. Пуришкевич настаивал на том, что пора назначить точную дату убийства. Но тут великий князь Дмитрий, полистав записную книжку, извинился:

– Я ведь человек светский, а значит, сам себе не принадлежу. До шестнадцатого декабря у меня все вечера уже расписаны.

Юсупов приятельски взглянул в его книжку.

– Митя, а вот пирушка… можно отказаться?

– Да никак! Встреча с товарищами по фронту.

– Итак, остается шестнадцатого декабря? – спросил Владимир Митрофанович. – Ну что ж. Давайте так. За эти дни надо успеть многое еще сделать. Шестнадцатого я нарочно приглашу членов Думы осмотреть мой поезд – для отвода глаз. А вы, князь, не забудьте поставить граммофон, который бы заглушал лишние шумы… Кстати, есть у Распутина любимая пластинка?

– Есть. Вы удивитесь – «Янки дудль дэнди».

– Отлично. Собираемся по звонку. В телефон надо сказать пароль: «Ваня приехал». А сейчас, господа, мы прощаемся…

В канун убийства доктор Лазоверт перекрасил автомобиль санпоезда, замазав на его бортах личный девиз Пуришкевича «Semper idem» («Всегда тот же»). Пуришкевич съездил в тир лейб-гвардии Семеновского полка, где из своего испытанного «соважа» выбил десять очков из десяти возможных по малозаметным подвижным целям.

Вечером, вернувшись в вагон-библиотеку, он заварил чай покрепче и примерил на руку стальной кастет. Подумал вслух:

– На худой конец можно и горшок ему расколоть…

Перед сном он читал оды Горация (в подлиннике), со вкусом декламируя по-латыни: «Не спрашивай, не выпытывай, Левконоя, нам знать не дано, какой конец уготовили тебе и мне боги…»

За стенкой вагона свирепел лютейший мороз.

4. До шестнадцатого

В канун своей гибели Распутин добился того, чего не всегда удавалось добиться даже многим столбовым дворянам: его младшая дочь Варька была помещена императрицей в Институт благородных девиц (так назывался тогда Смольный институт); по екатерининскому статусу института смолянками могли стать лишь девицы благородного происхождения, деды и прадеды которых отличились по службе или на полях сражений. Слухи об этом небывалом ордонансе шокировали русское общество, вызвав возмущение не только среди столичной аристократии, но и среди всех мало-мальски мыслящих людей… Вскоре Варька приехала к отцу, жалуясь, что в Смольном кормят очень плохо, она голодная, кругом болтают по-французски, передник носить велят, но сморкаться в него не позволяют, подруг нету, все смолянки воротятся, говорят; что от нее пахнет свеженарубленной капустой…

Отец дал дочери разумный совет:

– Ежели они там все такие благородные, так и ты, Варюшка, будь благородной. Слюней во рте поднакопи да харкни в рожу энтим подруженькам, чтоб оне, стервы, тебя зауважали!

Кажется, совет имел практическое применение, после чего начался стихийный отлив смолянок из института. С утра до ночи подъезжали кареты и коляски – родители спешили забрать дочерей из благородного заведения, которое стало распутинским. В эти дни на квартире Распутина отчетливо прозвучал выстрел – это покончил с собой жених Варвары, офицер Гиго Пхакадзе; причина самоубийства осталась невыясненной.

– Неприятная штука, – рассказывал Распутин. – Сижу себе, кум королю, ни хрена не думаю, вдруг – тресь! Пожалте. Я даже не сразу допер, что стряслось. Вышел. Он лежит… дурак! Нет того, чтобы на улицу выйтить. Нашел место, где пуляться…

* * *

Вплоть до 16 декабря он жил как обычно. Следил за нравственностью своих поклонниц, требуя от них, чтобы не носили корсетов и бюстгальтеров. Съедал по дюжине круто сваренных яиц, а скорлупу дамы разбирали по ридикюлям, считая ее божественной. Вырубова подавала на ломте хлеба соленый огурец, от которого старец лишь откусывал и отдавал ей обратно. Аннушка доедала огурец с невыразимым выражением восторженного благоговения на лице – круглом, как суповая тарелка. Если же дамы становились слишком навязчивы, Распутин не стеснялся с ними:

– Отстань от меня, тварь паршивая! Расшибу…

Дамы-эмансипэ нисколько не обижались. Мунька Головина и Анюта Вырубова, как министры Распутина, занимали на Гороховой почти официальное чиновное положение, и на них (давно к ним привыкнув) он не обращал мужского внимания. Сейчас, после Сухомлиновой, в его сердце (а точнее, в постели) пригрелась очень ловкая авантюристка Софья Лунц, на которую падает подозрение в распространении тех фальшивых русских денег, что фабриковались в империи кайзера. Эта верткая дама, поддержанная Распутиным, мертвой хваткой уже вцепилась в Протопопова; Лунц желала сущей ерунды – возглавить в России «общественную разведку» по сбору информации о настроениях в публике, и Распутин горячо одобрял эту идею… Софья Лунц – самая темная из любовниц Гришки! С ее помощью шайка Симановича влезала в потаенное чрево тайного сыска, а Протопопов не понимал, что сионисты подбирали ключи к секретным сейфам МВД, чтобы потом подчинить своим планам весь аппарат министерства – самого влиятельного!

С декабря, путем немыслимых интриг и настойчивости императрицы, из тюрьмы был выпущен Митька Рубинштейн, который сразу же подарил Распутину за хлопоты пятьсот тысяч рублей. Алиса не удержалась и, роняя престиж своего самодержавного положения, лично отправила телеграмму:«СИМАНОВИЧ, ПОЗДРАВЛЯЮ – НАШ БАНКИР СВОБОДЕН. АЛЕКСАНДРА».

Распутин велел Митьке Рубинштейну дать взятку и Добровольскому…

В этот же день Мунька Головина позвонила Добровольскому, приглашая его на Гороховую. Тот явился, как приказано, испытывая робкое дрожание всех членов.

– Вот что, паренек, – сказал Гришка сенатору, – бери ноги в руки и мотай в Царское, я из тебя человека сделаю.

Скороход царицы встретил «паренька» на перроне вокзала, сопроводил на дачу Вырубовой. «А сбоку, – рассказывал Добровольский, – стояла ширмочка. Из-за этой ширмочки вдруг встает сестра милосердия, и я узнаю императрицу…» Тут старый вор и картежник узнал, что его ожидает пост министра юстиции. Столица наполнялась слухами – самыми мрачными, самыми фантастическими. Всюду открыто муссировалась последняя телеграмма Распутина, которую он послал императрице: «ПОКА ДУМА ДУМАЕТ, У БОГА ВСЕ ГОТОВО: ПЕРВЫМ БУДЕТ ИВАН, ВТОРЫМ НАЗНАЧИМ СТЕПАНА». Из отставки поднимались тени диктаторов – Ивана Щегловитова – в премьеры, а Степана Белецкого – в главные инквизиторы империи. Добровольский и Протопопов проводили ночи у мадам Рубинштейн; отчаянные спириты, они выведывали на том свете, что им делать на этом свете. А императрица слала отчаянные телеграммы в Ставку, чтобы муж срочно спихнул министра юстиции Макарова, ибо Добровольский уже взопрел на распутинских дрожжах и квашня лезла через края кадушки… «Действуй!» – заклинала она.

Действовал и Манасевич-Мануйлов; хотя Протопопов из тюрьмы его освободил, но министр юстиции Макаров, верный букве закона, продолжал под Ванечку подкопы, и это пугало Распутина:

– Коль тебя ковыряют, так и до меня, гляди, доковыряются. А я, брат, сплетен не люблю… ну их!

К заветной цели Ванечка избрал косвенный путь. Возле магазина золотых вещей Симановича остановился придворный автомобиль, из него вылезла, опираясь на палку, хромающая Вырубова, за нею – Ванечка в богатой шубе нараспашку.

– Нам нужен бриллиант, – сказала Анютка.

Аарон Симанович – это не Шарль Фаберже; я уверен, что Симанович не смастерил бы паршивой брошечки, он был только скупщик и перекупщик, ценивший бриллианты не за игру света в ракурсах призмовых граней, а лишь за количество каратов, с которыми он обращался, как дворник с дровами, распиленными и расколотыми на продажу… Вырубова сама, не доверяя вкусу ювелира, выбрала бриллиант, а Ванечка уплатил за него пятьдесят тысяч рублей.

– Для жены или для Лермы? – спросил его Симанович.

– Бери выше, – отвечал тот, довольный…

Этот бриллиант он торжественно вручил старшей дочери Распутина – Матрене, и подарок оценили как надо. 14 декабря Николай II военным засекреченным шифром передал свой приказ Макарову: «ПОВЕЛЕВАЮ ВАМ ПРЕКРАТИТЬ ДЕЛО О МАНУЙЛОВЕ И НЕ ДОПУСТИТЬ ЕГО СУДА. НИКОЛАЙ». Министр юстиции при этом заметил: