Дитя Всех святых. Перстень с волком - Жан-Франсуа Намьяс

Французам достаточно будет напасть на англичан, когда те начнут переправу и превратятся в беспорядочную толпу, беспомощную и неуклюжую в намокшей одежде. Солдаты Генриха станут уязвимы, как ягнята на скотобойне. Брод Бетанкура превратится в их общую могилу, и все его мечты утонут в холодных водах Соммы!

***

Французская армия и в самом деле находилась неподалеку, в Амьене, куда рыцари прискакали уже через два часа. Они тотчас встретились с коннетаблем д'Альбре и сообщили ему, какой невероятный шанс им предоставляется. Рядом с коннетаблем находились маршал Бусико, граф Ришмон и еще несколько дворян самого высокого ранга, среди которых был и Гильом де Танкарвиль.

Красивое, выразительное лицо юного Ришмона озарилось радостью.

— Немедленно трубить сбор! Мы прибудем на место, когда они начнут переправляться!

Но коннетабль д'Альбре покачал головой:

— Об этом не может быть и речи. Это не по-рыцарски.

Ришмон широко распахнул глаза от удивления.

— Мы же не на турнире, а на войне. Надо атаковать — мы их одолеем!

В отличие от Ришмона, Альбре был человеком зрелым и рассудительным, к тому же он был не солдатом, но политиком. Слишком легкая победа его не устраивала; ему требовался красивый успех, успех по всем правилам рыцарской чести, который мог бы увенчать его славой.

— Мы их одолеем во время битвы. Встретимся с врагом на поле боя.

Такого вспыльчивый бретонец вынести не мог.

— В таком случае я сам отправлюсь туда со своими людьми. Нас будет вполне достаточно, чтобы разбить их.

— Я коннетабль, господин де Ришмон. Если вы сядете на лошадь, я немедленно прикажу арестовать вас!

Возразить на это было нечего. Граф де Ришмон удалился, извергая проклятия. Следом за ним ушел Гильом де Танкарвиль: он отправился к Рено и рассказал о невероятной сцене, при которой ему довелось присутствовать.

Но молодой человек не разделял его гнева и отвращения. Он ответил крестному что-то невразумительное. Совершенно очевидно, его одолевали совсем иные заботы…

Решающий день, 18 октября, приближался. К этому времени Бетанкур был полностью разрушен. На том месте, где стояла деревушка, простиралось голое пространство. Даже хозяйственная утварь и солома с крыш были брошены в реку, чтобы поднять дно.

Первые солдаты уже переправились. Это были лучшие — королевская стража. В их задачу входило, как можно дольше сдерживать французов, чье появление было неминуемо. Им предстояло умереть всем до последнего, но, быть может, их смерть позволит переправиться остальным. Впрочем, эта надежда казалась ничтожной.

Адам Безотцовщина был готов пожертвовать собой. Храбрости ему было не занимать, смерть он презирал, но сейчас его терзала ярость. Через несколько часов, может, через несколько минут он, убитый или плененный, окажется в стане побежденных. Вивре восторжествуют. Он никогда не отомстит своему отцу, не выполнит последней воли матери!

И, стоя лицом к заходящему солнцу, когда армия постепенно переправлялась через брод Бетанкур, он со всем пылом ненависти твердил языческую молитву…

Английская армия медленно переходила через реку. Приказ Генриха V был строг: никакой спешки, никакой толкотни. Единственный способ передвигаться быстро — это сохранять порядок.

Лучники прибыли на место первыми и сразу заняли боевую позицию. Каждый стрелок знал свое место. Это было ощутимое подкрепление.

Затем переправились рыцари, они тотчас же вскочили в седла, готовые к битве. За ними последовали все остальные.

Солнце зашло как раз в то мгновение, когда последний англичанин ступил на правый берег Соммы. Адам не мог удержаться от крика. Неслыханно! На такое нельзя было и надеяться: французы не стали атаковать. Это все благодаря его молитве. Отныне опять все казалось возможным, все!

***

Вместо того чтобы выступить навстречу англичанам, французская армия покинула Амьен на следующий день и направилась в противоположную сторону, к северу. Коннетабль д'Альбре имел намерение расположиться на каком-нибудь открытом пространстве и там встретиться с Генрихом V…

Вот уже несколько дней Рено де Моллен пребывал в задумчивости. Битва все не начиналась, и, как и сказал ему крестный, у него было достаточно времени подумать.

Вернувшись в Моллен, он осознал, что смерть звалась единорогом, а жизнь — герцогиней Беррийской. Но тогда он думал, что навсегда предпочел первую — второй. А это было не так. Находясь в армии рядом с таким замечательным человеком, как Танкарвиль, среди людей, радующихся грядущей победе, в которой никто не сомневался, он больше не был так уверен в том, что мечтает лишь о смерти. В конце концов, он был молод, в самом расцвете сил, а сердечные муки, даже самые сильные, все-таки излечимы.

Крестный ехал рядом, уважая его право на молчание и, вероятно, догадываясь о предмете его размышлений. Рено сам решился заговорить с ним:

— Вы знаете легенду о пороке и добродетели?

Танкарвиль кивнул. Рено продолжал:

— Она всегда производила на меня очень сильное впечатление, сильнее, чем другие, ведь это был первый нравственный урок, преподанный мне отцом. У меня перед глазами всегда будет стоять этот молодой человек, встретивший на перекрестке двух женщин, одну красивую и соблазнительную, олицетворение порока, другую благородную и строгую, воплощенную добродетель…

Управляющий винными погребами вновь кивнул. Он предпочитал молчать, предоставив крестнику возможность формулировать свои мысли самостоятельно.

— Так вот, именно это со мной сейчас и происходит. Я на перепутье, и недавно передо мной возникли две женщины; они обе призывают меня. Одна — Мелани, другая — герцогиня Беррийская.

Молодой человек взглянул на своего крестного, ожидая его ответа, но тот просто сделал знак продолжать.

— Всё сходно — и в то же время не вполне. Речь идет вовсе не о пороке и нравственности. Мелани чиста, но герцогиня тоже не является чем-то дурным. Я не видел от нее ничего плохого. Обе они представляют собой лишь выбор, который мне предложен, — жизнь или смерть… Вы можете подсказать, что же мне делать?

— Ответ в тебе самом. Ищи.

— Жизнь полна искушений. И потом, вы здесь, чтобы давать мне советы и вести меня, но…

— Но — что?

— Смерть так притягательна! Если я умру, у меня будет исключительная судьба. Я навсегда останусь рыцарем с единорогом, обладающим редкой особенностью — познать любовь лишь раз в жизни… Это гораздо прекрасней, гораздо благородней, чем возвышение благодаря милостям знатной дамы!

Рено настойчиво взглянул на крестного. На этот раз он хотел, чтобы тот ответил. И Гильом де Танкарвиль заговорил: