Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

погибнуть».

Да и вообще, вне зависимости от того, было отравление или нет, Стефан Груев, лучший биограф Бориса, на базе бесед с людьми, близко знавшими Его Величество, делает вывод, что «он вел себя как человек, искавший смерти», вплоть до того, что, уже чувствуя тяжесть в груди, карабкался на скалы, бегал и качал пресс «на пределе своих физических возможностей». Иными словами, может быть, и в самом деле налицо «пассивное самоубийство». Хотя, с другой стороны, царица Иоанна свидетельствует: «Муж, видя мое беспокойство, старался следить за своим здоровьем, поклявшись мне, что будет жить вопреки всему, ради меня, Симеона и Марии-Луизы». Нечто подобное вспоминала и княгиня Евдокия. А точного ответа, думаю, нет.

Царь Борис с семьей

Но как бы там ни было, человека не стало — и стало понятно, что Болгария всё же любила Его Величество. Официальные церемонии — само собой, но к царскому гробу трое суток напролет шли плачущие люди со всех концов страны, никем не организованные, по собственному желанию, минимум 370 тысяч человек. Такое не подделаешь. Однако если «низы» просто плакали, жалея царя, жалея себя и не зная, что теперь будет, то у «верхов» головы болели куда более конкретно.

И ничего странного. Нежданно-негаданно на страну обрушился кризис власти. На царе, любившем находиться как бы в сторонке от суеты (этого никто не отрицал), держалось если не всё, то почти. Законный, опытный, авторитетный, имевший множество никому кроме него не известных связей по горизонтали и вертикали, игравший сразу на нескольких досках, он знал и мог многое.

То, что контакты с Лондоном у него были, сомнению не подлежит. Были ли с Москвой — неизвестно, но, имея в виду «фактор Багрянова» (о чем позже), тоже не исключено. А теперь, потеряв опору, «партия власти» зашаталась. Зато «лояльная», да и «как бы лояльная» оппозиции зашевелились. Всерьез бодаться с Борисом силенок не хватало, а с Филовым — почему нет?

Тем не менее система власти работала. Царем, естественно, сразу же объявили законного наследника — шестилетнего кронпринца Симеона. Временным регентом, строго в рамках полномочий, стал премьер, взяв в напарники (так полагалось) министра финансов Добри Божилова — уважаемого, ответственного и абсолютно послушного технократа.

Далее полагалось срочно созвать Великое Народное собрание для обсуждения вопроса о постоянном регентстве, однако Филов поступил иначе. В сложившейся ситуации вопрос власти был лично для него вопросом свободы, а то и жизни, — и, понимая это, 9 сентября он вынес вопрос на рассмотрение обычного Народного собрания, предложив кандидатуры князя Кирилла — младшего брата покойного царя, бывшего военного министра — генерала Николы Михова, одного из митрополитов и себя любимого.

Князь Кирилл

Большинство, не глядя на протесты оппозиции, привычно поддакнуло, и с этого момента Богдан Филов стал фактически неограниченным правителем Болгарии. Впрочем, стоит сказать, что князь Кирилл, бывший плейбой и прекрасный агроном, в политике не разбирался совсем, не интересовался ею и авторитета не имел, генерал Михов на всё смотрел глазами экс-премьера, а митрополит и вовсе, с неделю подумав, от выдвижения на пост отказался.

С точки зрения строгой законности, комбинация, безусловно, являлась государственным переворотом, о чем вполне справедливо голосила оппозиция, но, с другой стороны, затягивать кризис власти не было никакого резона, а люди все были известные, предсказуемые, так что протесты звучали не особо громко. И видимых перемен в политике не произошло — ошиблись и предрекавшие резкий разворот (такое мог позволить себе покойный царь, но никак не Филов, связанный с Берлином по рукам и ногам), и пророчившие ужесточение линии.

В принципе, судя по всему, была сперва у первого регента мысль «ужесточить», и пост премьера он предполагал либо оставить за Петром Габровским, временно — по статусу — возглавившим кабинет, либо предложить Александру Цанкову. Однако, как позже выяснилось, против этой идеи категорически выступил князь Кирилл, заявив: «Или я, или они», и Филов, в собственном Кобурге нуждавшийся, уступил. Главу МВД формально считавшегося «и. о.», сменил всё тот же Добри Божилов.

Больше того, здраво рассудив, что теперь вся ответственность на нем, первый регент попытался подкрасить фасад (прежде всего — в связи с «недопустимыми перегибами, скомпрометировавшими страну»), вообще отправив в отставку Габровского и уволив Александра Белева, то есть фактически упразднив Комитет по еврейским делам, а затем, отклонив предложение Александра Цанкова, считавшего, что «режим слаб, потому что лишен идеологии», поднять на щит лозунг «Верность за верность!», то есть окончательно лечь под Рейх, официально приняв на вооружение идеи «национал-социализма с человеческим лицом» вплоть до отправки войск на Восточный фронт.

По сути, конечно, «черный профессор» был прав: судьба Филова, и не только его, прямо зависела от судьбы Рейха. Но, видимо, первый регент еще на что-то рассчитывал, пытаясь через Берн и Анкару искать контакты с UK[156] и подавая сигналы типа разрешения выселенным евреям возвращаться в столицу «на срок до недели» по личным делам. Впрочем, англосаксы на изящные реверансы не обратили никакого внимания.

СКАЗКА О ТРОЙКЕ

Однако если кризис управления разрулили, то политический кризис углублялся. По сути, теперь «партию власти» — чиновничью вертикаль и связанный с Рейхом бизнес — полностью поддерживала только сама «партия власти». Даже князь Кирилл отказывался лететь к фюреру на смотрины, предпочитая заниматься любимой агрономией, а искать связь с массами через «черного профессора» Филов боялся: ему очень нравилось рулить, а характер Цанкова был всем известен, вторым он быть не хотел и не умел. Да и популярность цанковского НСД среди уличных масс сильно растерялась.

А вот «лояльные» активизировались сверх всякой меры. Если еще в начале августа беседовать с Николой Мушановым соглашались не все, и один на один, с оглядкой, то теперь солидные люди, безбоязненно собираясь в кафе, в голос рассуждали на тему «как использовать кризис во благо демократии?», не стесняясь даже вслух говорить, что идеальный вариант — высадка англосаксов на Балканах, на тот момент казавшаяся вполне вероятной.

1 сентября — тело Бориса еще не предали земле, а Филов считался «временным» — появилась «Декларация десяти», подписанная восьмеркой самых известных «системных» партийцев плюс «фронтистами» Кимоном Георгиевым и Николой Петковым, вновь не посоветовавшимися с «красными», которым опять ничего не предложили. И руководство БРП, как нелегальное, так и зарубежное, опять запсиховало не на шутку, обвиняя всех в «измене идеалам».

И вот теперь конфигурация определилась.

Есть «партия власти». Она сильна. Она реально контролирует страну. Но ее существование зависит от