Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

Он сидел один на бесконечно длинной скамье, скорчившийся, обречённый на предательство; в глазах Тории стоял тоскливый вопрос, на который Солль не мог ответить. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и он чувствовал, как борются в её душе жалость, отчаяние, презрение к его слабости; потом на смену им пришла смертельная усталость. Тория медленно опустила голову, сгорбилась, и, волоча ноги, без единого слова вернулась на своё место.

Несколько секунд в зале всё ещё было тихо, потом, быстро нарастая, пронёсся гул; канцелярист хотел было ударить по столу — едва заметным движением Фагирра остановил его, и никем не сдерживаемый зал какое-то время свободно изъявлял и удивление, и возмущение, и гнев по отношению к колдунье, сдавшейся перед лицом неопровержимых доказательств.

Наконец, Фагирра щёлкнул пальцами, канцелярист загрохотал по столешнице, а стражники заколотили в пол древками пик. Толпа, хоть и не сразу, примолкла. Судья что-то сказал, Солль не расслышал; канцелярист звонко повторил его фразу, но до Эгерта, пребывавшего в муторном отупении, эти слова дошли только тогда, когда стоящий за спиной стражник крепко взял его под локоть и поднял со скамьи.

Он затравленно огляделся — Фагирра смотрел на него из-под капюшона, и в глазах его стоял доброжелательный и одновременно властный приказ.

Эгерт не помнил, как оказался на помосте.

Там, за стенами, вероятно, вышло солнце, и два луча его упали в два высоких зарешеченных окна. В своём углу оживились подавленные было студенты, Эгерт услышал своё имя, повторяемое по многу раз, повторяемое возбуждённо, тише и громче, повторяемое равнодушно, или с изумлением, или с радостью и надеждой. Те, кто много дней делил с Соллем жильё и стол, кто сидел с ним рядом на лекциях и распивал вино в весёлых кабаках, те, кто знал о намечающейся свадьбе, вправе были ожидать от него слов, приличествующих честному человеку.

Палач снова вздохнул, пытаясь оттереть от своего балахона тёмное пятнышко; клещи в его мешке чуть слышно звякнули, и Эгерт ощутил первый толчок вечного животного страха.

Тория глядела в сторону, по прежнему сгорбившаяся, утомлённая, равнодушная.

— Вот свидетель обвинения, — веско сказал Фагирра. — Имя этого человека — Эгерт Солль, последнее время он был вхож в кабинет декана и близок к его дочери… Потому его свидетельство так важно для нас — в ту роковую ночь он присутствовал на отвратительном колдовском ритуале… Мы слушаем вас, Солль.

Во всём мире стояла гробовая, неестественная тишина. Два окна смотрели на Эгерта, как два пустых прозрачных глаза; он молчал, и в столбах света танцевали пылинки, и Тория, замершая на своей скамье, вдруг подняла голову.

Наверное, ей передалась его боль и его тоска — но в эту самую секунду он вдруг ощутил, как, осознав ужас и отчаяние любимого человека, она ищет его взгляда.

Он молчал, не в силах выдавить ни звука. Фагирра усмехнулся:

— Хорошо… Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Верно ли, что ваше имя — Эгерт Солль?

— Да, — механически произнесли его губы. По толпе пронёсся вздох.

— Верно ли, что вы прибыли из города Каваррена около года тому назад?

Эгерт увидел башни и флюгера, отразившиеся в воде весенней Кавы, вымытую дождём мостовую, лошадку под нарядным детским седлом, звонко хлопнувший ставень и смеющуюся мать с ладонью у глаз…

— Да, — ответил он отрешённо.

— Хорошо… Верно ли, что всё это время вы жили при университете, тесно общаясь с деканом и его дочерью, что она уже почти стала вашей женой?

Он наконец уступил молчаливым просьбам Тории и решился посмотреть на неё.

Она сидела, подавшись вперёд и не сводя с него глаз; Эгерт почувствовал, как, поймав его взгляд, она чуть расслабляется, и лицо её теплеет, и искусанные губы пытаются сложиться в улыбку. Ей радостно видеть его даже сейчас, на пороге предательства, и она спешит излить на него неистребленную пытками, почти материнскую, исступлённую нежность, ведь его тоже пытают, пытают, может быть, горше и больнее, на глазах всего города, на глазах любимой женщины, она понимает, каково ему, что с ним сейчас, что будет потом, она всё понимает…

Ему легче было бы пережить презрение, нежели сострадание. Он перевёл на Фагирру замутнённые, полные ненависти глаза:

— Да!

И в этот момент во взгляде Тории что-то дрогнуло. Солль снова встретился с ней глазами — и волосы зашевелились у него на голове, потому что он понял тоже.

Трясущаяся рука его легла на шрам. Единственный день. Единственный шанс. Не ошибиться в ответе…

— Верно ли, что в ночь накануне Мора вы находились в кабинете декана и видели всё, происходившее там?

Путь должен быть пройден до конца.

— Да, — сказал он в четвёртый раз. Палач почесал нос — ему было скучно; Фагирра победоносно улыбнулся:

— Верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?

…Стальное лезвие распороло ему щёку, а заклятье переломило его жизнь. Он был самоуверен в то утро, весна выдалась холодная и затяжная, капли скатывались по стволам, будто кого-то оплакивая… Он не зажмурил глаза, когда шпага в руках Скитальца опустилась на его лицо, была боль, но страха не было даже тогда…

Он почувствовал, как шрам на щеке оживает, пульсирует, наливается огнём; всё ещё прижимая к нему ладонь, он глянул вниз — и встретился взглядом с прозрачными глазами без ресниц.

Скиталец стоял у стены, в толпе — и отдельно от всех. Среди множества любопытствующих, возбуждённых, хмурых и напряжённых лиц его длинное, прорезанное вертикальными морщинами лицо казалось бесстрастным, как навешенный на двери замок. «Когда первое в вашей душе обернётся последним… Когда на пять вопросов вы ответите „да“…»

Судьба ведёт его точно по намеченной ниточке.

Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже узнала Скитальца. Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы её сначала неуверенно, а потом всё смелее и радостнее складываются в улыбку.

Улыбаясь, она идёт на ужасную смерть. Так вышло, что помилование для Солля прозвучит приговором Тории — она знает это и улыбается, потому что в её жизни было вечнозелёное дерево над могилой Первого Прорицателя, и те ночи, проведённые при свете камина, и была его клятва — сбросить шрам ради неё…

Первое в душе должно стать последним. Ради неё, ради выполнения своей же клятвы он отречётся и предаст, и подпишет приговор. Кто затянул этот узел?

Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится Фагирра, а палач — тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок с клещами…