Андрей Платонов - Алексей Варламов

Глава двадцатая ЦАРСТВО ЗЕМНОЕ И НЕБЕСНОЕ

Он продолжал писать прозу. Пусть и меньше, чем в предыдущие годы, но все же ни рецензирование, ни работа для серии «ЖЗЛ», ни даже «литературное рабство», если таковое действительно в его жизни существовало, не были помехой главному ремеслу, и некогда молодая, ревнивая, а теперь набравшаяся опыта муза относилась к своему любовнику с большим пониманием и терпением…

В период с 1938 по 1941 год Платонов написал рассказы, которые давно считаются классическими: «Июльская гроза», «На заре туманной юности», «Родина электричества», «По небу полуночи», «В прекрасном и яростном мире», «Жена машиниста», «Свет жизни», «Великий человек», «Алтеркэ», «Юшка», «Еще мама», «Корова».

В платоноведении этот период поэтически называют «за рекой Потуданью», «пушкинским периодом», «смиренной прозой» или более сухо — «прозой конца 30-х годов»; его характеризуют как «попытку воплощения гармонического мира» и создания «образа светлого мира», победу аполлонического начала над дионисийским после крушения «антропологического» утопизма, отступление от жесткой эстетики тела в страхе перед «зияющей бездной стихийной телесности». Еще в советское время родилась формула «окончательного становления идейно-эстетического идеала писателя, базирующегося на научном марксизме (в эстетике зрелого Платонова связанном с категорией социальной активности); „пушкинском“ начале, понятом как гармоническое соединение естественного и социального, реализованном в таланте; фольклорной традиции, несущей в себе воплощение лучших черт народного сознания».

«Эта триединая формула „идейно-эстетического идеала“ Платонова, сочетающая „научный марксизм“, Пушкина и фольклор и представляющая собой современную трансформацию знаменитой триады — самодержавие, православие, народность, служит клеткой, в которую хотят сегодня загнать писателя и в которую хотел войти он сам», — прокомментировал открытие советских ученых Михаил Геллер.

Тут одно можно сказать: новый Гурвич явился. Только знаки поменялись. На самом деле ни в какую клетку Платонов входить не собирался, да и никто его туда не загонял. Никакие бездны его не страшили и ни на какие эстетические компромиссы он не шел. Этот небогатый человек, ходивший, по свидетельству современников, в одном и том же синеватом плаще, казавшийся среди нарядных советских писателей в их ярких галстуках, велюровых шляпах и импортных пальто слесарем, пришедшим починить водопровод («Простая кепка, москвошвеевский синий плащ, стоптанные ботинки, седоватые неприглаженные волосы, неприметное на первый взгляд лицо мастерового», — описывала Платонова Евгения Таратута), был самым свободным писателем в тогдашней России. Даже вынужденный сочинять либретто и инсценировки, внутренне подорванный стремлением побывать за границей и лично встретиться со Сталиным Булгаков в 1930-е годы пал духом и ощутил себя пленником, едва ли не мертвецом. Платонов при невыносимости своего положения, реально куда более трагического, чувствовал себя иначе.

Революционная взвесь, которая насыщала, питала, в хорошем смысле этого слова замутняла и бродила в его прозе в 1920-х и первой половине 1930-х годов, и следы этой взвеси и брожения можно различить даже в книге рассказов «Река Потудань», не говоря уже о «Счастливой Москве», частью растворилась, а частью опустилась на дно. Но если б жидкость в сосуде оказалась дистиллированной, не было бы чуда поздних платоновских вещей и коротких, простых по звучанию фраз: «Рожь росла тихо». Платоновская зрелая ясность питалась смутой молодости.

В июле 1938 года он написал один из самых известных, самых горьких своих рассказов — «Июльскую грозу». Ни одно из его произведений (за исключением военных рассказов) не было столько раз при его жизни опубликовано. 30 сентября 1938 года рассказ в сокращении напечатала «Литературная газета», а в ноябре он был опубликован в журнале «Октябрь». «Июльскую грозу» удалось напечатать в нескольких отдельных изданиях для детей. Однако считать историю одного путешествия четырехлетнего мальчика и девятилетней девочки среди высоких хлебов жарким летним днем детским рассказом невозможно, а в ее прижизненном признании было что-то необъяснимо чудесное.

«У Платонова есть маленький рассказ „Июльская гроза“. Ничего более ясного, классического и побеждающего своей прелестью я, пожалуй, не знаю в современной нашей литературе. Только человек, для которого Россия была его вторым существом, как изученный до последнего гвоздя отчий дом, мог написать о ней с такой горечью и сердечностью», — отозвался в своей «Книге скитаний» не помнящий зла Константин Паустовский.

Сюжет этого произведения на первый взгляд идеально прост. Двое детей, брат и сестра, отправляются в гости из колхоза «Общая жизнь», где они живут с родителями, в деревню Панютино к бабушке и дедушке, но, не погостив и получаса, неожиданно уходят, на обратном пути попадают в страшную грозу и с помощью встретившегося им по дороге старичка благополучно возвращаются домой. Главным событием в рассказе становится гроза, и, хотя для русской литературы она явление традиционное, в платоновском мире грозовым ощущением пронизано все бытие. Летняя гроза есть отсыл к раннему творчеству писателя, к тем космическим катастрофам, которые совершались в «Потомках солнца» и «Эфирном тракте», но в «Июльской грозе» со стихией сталкиваются дети, одного из которых зовут Антошкой, то есть Антоном, то есть Платоном… Это было написано в ту пору, когда пятнадцатилетнего мальчика Платона Андреевича Платонова держали в Бутырке и водили на допросы, и рассказ наполнен его присутствием, его страданием, его страхом и болью. «Он еще маленький, измученный, и ругать его нельзя», — думает Наташа о брате, и это имело прямое отношение к узнику тюремного замка на северной окраине старой Москвы.

«Наташа с испугом вглядывалась в эту рожь, не покажется ли кто-нибудь из ее чащи, где обязательно кто-нибудь живет и таится, и думала, куда ей тогда спрятать брата, чтобы хоть он один остался живым. Если ему надеть свой платок на голову, чтобы Антошка был похож на девочку, — девочек меньше трогают, — тогда бы лучше было; или спрятать его в песчаной пещере в овраге, но оврага тут нигде не встречалось, он был около их колхозной деревни. И старшая сестра повязала брату платок на голову, а сама пошла простоволосая, так ей было спокойнее на душе».

Казалось бы, чего боится эта добрая, обещающая стать хорошей крестьянкой советская девочка, идущая с братом посреди колхозного раздолья в самой счастливой стране? Кто может напасть на них из глубины ржаного поля? Почему ей кажется печальным и страшным бледное небо над головой? Почему она думает, что девочек трогают меньше, чем мальчиков? Платонов не написал, не сказал об этом ни слова, но возникающее на первых страницах «Июльской грозы» ощущение беды не проходит до самого конца.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});