Дымовое древо - Денис Джонсон

ваты и протолкнул их пальцами по горлышку бутылки из-под кока-колы, пока сержант не выпускал её из рук.

– Silence!

Сорок пять минут ушло на то, чтобы соорудить для пистолета глушитель: прикрепить набитую ватой бутылку к дулу с помощью четырех небольших бамбуковых дранок из каркаса кровати, полос простыни и антимоскитной сетки. Молодой сержант сильно вспотел. Снял свою рубашку с цветочным принтом. Его обнаженную грудь покрывала крупная татуировка – на ней невероятно подробно была изображена женщина в юбке из травы.

Заглушенное оружие они положили на матрас. Он напоминал огромный кокон, из которого вместо мотылька почему-то задом наперёд выползал маленький пистолетик.

Чунг разными способами пытался донести всё ту же мысль:

– Только silence. Только. Seulement. Только одно.

– Да понял я, понял!

Чунг определил, как он будет разблокировать оружие, поддерживая глушитель одной рукой, укутанной в его же футболку. Придётся делать это левой рукой. Он занял позицию слева от двери, спиной к стене, и принялся отрабатывать движения.

– Ишь ты, сука, какой опасный, господи Иисусе!

Мистер Джимми казался взволнованным и радостным. Чунгу было знакомо это чувство, в былые дни ему неоднократно приходилось испытывать его перед операциями. Даже сейчас в нём на миг вспыхнуло что-то похожее.

Чунг встал слева от двери, прислонившись спиной к стене, поднял левую руку и занёс указательный палец:

– Я. Моя. – Шагнул вперёд, опустил палец на уровень, где должна будет оказаться голова, один раз дёрнул им и отступил на три шага. Повторил всю последовательность, указывая на свои ноги и уделив особенное внимание тому, что сержант точно понимает, куда его приведут его движения.

– Вы. Мистер Джимми. – Чунг встал спиной к стене справа от двери, протянул левую руку и распахнул створку настежь, сделав при этом один шаг вправо; затем замер: – Arrêtez. Стоять.

Он прижал сержанта к стене в том же положении и заставил его проделать все шаги: широко открыть дверь, уклониться от выстрела и застыть на месте.

– Чёрт возьми, – бросил сержант. – После этого дерьма надо будет напиться в жопу!

Чунг пожал плечами.

– Я мыслитель, мужик. Я не убийца.

Прежде чем приступить к отработке их парного упражнения, Чунг решил ещё раз удостовериться:

– Моя… – приложил он палец к виску. – La tête.[134] Один.

– Ага. La tête. Один выстрел.

– Ваша…

Он открыл дверь.

– C’est si bon.[135]

Чунгу закралась в голову мысль: если надрезать головку пули поперёк, то она не прошьёт череп навылет и не наделает большого беспорядка. Сержанту ведь не хочется, чтобы на месте событий остались следы? Вопрос был слишком сложным, чтобы пытаться понять друг друга с помощью жестов и хмыканий. Если на то будет воля судьбы, они разберутся с беспорядком потом, когда придёт время.

Могу ли я положиться на этого человека?

В глубине души Монах сомневался в сержанте. Если ему не удастся проконтролировать свои движения, у Чунга не будет ни малейшего шанса всадить пулю в человека, который придёт сюда, чтобы спасти сержанта от гибели. Он убедился, что сержант понял: он должен, открыв дверь, отойти на шаг и больше не шевелиться.

Они ещё несколько раз отработали вместе всю цепочку. Шторм открывал дверь, отходил в сторону и замирал. Чунг делал шаг вперёд, нажимал на спуск и отступал на три шага назад.

Внизу открылась дверь, ведущая на улицу. Рот у мистера Джимми тоже открылся. Чунг попытался ободряюще улыбнуться и вышел в коридор.

У нижнего конца лестницы стоял турагент, владелец здания, и тянулся рукой к выключателю на стене. В коридоре, несколько раз мигнув, загорелся свет. Чунг сказал: «Добрый вечер», человек поднял руку одновременно в знак приветствия и прощания, вышел и закрыл дверь.

Наступили сумерки. Чунг положил громоздкое оружие на остатки выпотрошенного матраса, зажёг фонарь и включил шипящий газ, так что фитиль раскалился добела.

– Мистер Джимми. Моя – ходи.

Эта мысль, похоже, не на шутку озадачила сержанта.

– Моя – ходи. Улиса.

– Ты выходишь на улицу?

– Моя – ходи. Да.

– Ладно, что там у тебя сегодня в программе, мужик? Неужели какой-нибудь турнир по маджонгу, который никак нельзя пропустить? А то ведь сейчас не время для прогулок.

– Мистер Джимми. Моя – кушай. Голод.

– Оставайся здесь. Я схожу.

– Ваша оставайся здесь. Моя ходи.

– Господи Иисусе!

– Моя вельнись. – Чунг осторожно указал на наручные часы сержанта. Провёл кончиком пальца по циферблату, показывая тридцать минут. – Моя вельнись.

– Бреда не неси.

– Нет, Джимми. – Внутри закипала буря досады. Он сказал по-вьетнамски: – Мне нужно выбраться на улицу. Мне нужно подумать. Мне нужно подышать воздухом. Мне нужно пройтись. Мне нужно подвигаться. – Он схватил своё увесистое оружие и снова вставил магазин, потянул затвор, чтобы забить патрон в патронник, вытащил магазин, зарядил в него запасной патрон и снова вставил магазин. Обхватив оружие обеими руками, представил его мистеру Джимми, а тот положил его на истерзанную постель и указал на часы.

– Тридцать минут?

– Ваша – жди.

Американец вынул из заднего кармана бумажник и протянул ему несколько купюр:

– Сигарет купи. «Мальборо». Настоящих «Мальборо».

– Ваша – жди.

– Настоящих «Мальборо». Не надо мне контрафакта.

– «Мальборо», «Мальборо», – заверил его Чунг.

На улице Чунг поначалу жался вплотную к зданиям, но, зайдя на угол, пошёл открыто. Какой теперь толк ото всех этих мер предосторожности?

Хао его предал.

Или спас. Или и то и другое одновременно. При данных обстоятельствах яснее всё равно не станет.

Дойдя до улицы Аньзунг, он остановил уличного торговца и купил пачку «Мальборо» – самых хороших. Американцу нужны были хорошие, он это прекрасно понимал.

В закусочной он сел за свой излюбленный столик. Сегодня ночью старый китаец не работал. Вместо него была какая-то женщина, почти такая же старая, может быть, жена.

– Лапши, пожалуйста, – попросил он, но женщина только покачала головой. Она не говорила по-вьетнамски.

Ладно, никакой лапши и не наблюдалось. Пусть снова будет рис. Он подошёл к прилавку и указал на котелок с рисом на плите, а потом – на чайники, стоящие над плитой на полке. Она кивнула в знак согласия, и он снова занял свой стул.

Чунг наблюдал за уличными прохожими. Пребывая среди чужих, незнакомых душ, он осознал истинные масштабы окружающего мира: не каморки с окном, выходящим на стену, а целого мира, в котором он пропал. Какими бы ни были подробности его положения, какова бы ни была природа проблемы, кто бы его ни сдал, он в любом случае пропал.

А ведь только подумать, как неукоснительно он соблюдал осторожность – и насколько бессмысленным это оказалось! Не то чтобы