Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

неё легко выпрошу!

На том они порешили, и, пожелавши друг другу покойной ночи, умолкли. Но, малое время спустя, снова раздался робко-тревожный голос:

– И где жить будем, неизвестно! Славно бы – в Москве, до отчего дома рукой подать. А ну увезут в Слободу эту? Страшно мне, одна совсем там окажусь ведь! Там государя опричники, молодые все, говорят, тысячью одни, без семей, живут, да обслуга с ними, да работники приходящие… И что ж, мне там из терема носу не высунуть будет?..

– Да в Слободе веселее, чем на Москве, нынче, Варя! Иль не помнишь, царицын двор там весь отстроен, гости постоянно, самые знатные, бывают, и тебя тоже приглашать станут, потому как ты ближнего государева придворного стольника жена будешь, и дочь княжеская. Это здесь ты наперёд заскучаешь, а уж не в Слободе, точно. А батюшка сказывает, туда теперь многие знакомые переселятся со всеми дворами тутошними.

– Всё одно боязно!.. Матушка его, вроде, и вовсе под Ярославлем, в вотчине, обитает. Что, ежели туда утащат?! Буду там в деревне, за сто вёрст… И как оттудова тебе пожалуюсь?! – послышался всхлип.

Вместо ответа княжна Марья лукаво рассмеялась. И малость обождав, молвила:

– Экая ты у меня, Варя, заяц пужливый! Чай писем слать тебе никто не запретит. Мы об том уговоримся ещё. Да в деревне-то самое раздолье. Боярыни вон все из столиц в вотчины рвутся, погулять там по лесам-лугам, в речке выкупаться, бабьих старин285 вволю послушать, на хороводы поглядеть, да на пляски, каких тут мы не видывали. Особливо, помню, как были мы с тёткой Прасковьей в её владении, и там мужики на гулянье Маслиничном отплясывали, подвыпивши… Шапки впрах покидали да затоптали, рубахи на грудях нараспашку – чуть не порваны, ошалелые что жеребцы стоялые! И ржут и злятся, и обниматься к друг дружке кидаются, а сами, того гляди, подерутся… И дрались, бывало, но беззлобно так, от удали. А бабы обмирают поодаль. Любуются! И рожки с бубном наяривают, ихние непотребные прибаутки глушат, а они тогда – в свист да топот! Поглядишь на такое – и сама в жару в поту, будто с ними хороводила, а вся душа с сердцем жизнью полнится и огнём палит!.. А тут, вечерком, и муж молодой наведается… И ты его как обнимешь, да расцелуешь, да до ложа-то за ручку поведёшь… Эх, Варя, не кручинься раньше срока, да и Господь Всевышний завещал нам чего?..

Ошеломлённая откровениями подруги и восставшими тут же видениями, княжна пролепетала: – Чего?

– Не унывать! Унынье есть грех наипервейший286 потому что.

– Господи, я и запамятовала. Маша, да неужто тётка тебе на такое смотреть позволяет?..

– Ну, позволять не позволяет, а сама подглядывает. Иначе откуда б мне об том знать-рассуждать!

– Ой, нет, что-то худо мне от всего этого, – заплутавши в чувствах, выдохнула княжна Варвара, и веря и не веря, что жизнь впереди может быть не совсем уж печальной. – Постой, а как же ты перед батюшкой в церкви, винишься ли? Унынье, может, и грех, да ведь прямо ж против того, об чём ты только что, твердят нам, сколь себя мню: «Не зрите плясания многовертимое и иных бесовских всяких игр злых прелестных, да не прельщены будете, зрящее и слушающее игор всяких бесовских, таковые суть нарекутся сатанины любовницы». Я помню, долго гадала, об чём бы это…

– Да всё так, Варя. Но до чего же завлекательно!.. А не согрешивши не проживёшь, – со значением, подражая тётке, изрекла она, и сама рассмеялась. – А теперь спать давай!

Передумавши заново всевозможное, измучившись окончательно, извертевшись на ставших вдруг каменными подушках, княжна Варвара заснула, сама того снова не заметив.

Москва. Кремль.

Несколькими днями позже.

Смотрины были у княжны Сицкой, а волновался, почему-то, он. Хотя, что такого особого он ожидал услыхать от родни по возвращении, представлялось не вполне ясно. Как и дальнейшая жизнь семейная. Вернее сказать, он попросту не раздумывал над этим… Все в один голос признавали княжну красавицей, а более ничего и не надобно, кажется! Конечно, хорошо, чтобы она оказалась доброй. Злобливую и спесивую жену он бы не вытерпел ни при какой красоте, и вышло бы, как в сказании том о Добрыне и Алёшке-поповиче: «Здорово женился, да не с кем спать».

Добравшись вплотную до спанья, Федька приостановился, разволновавшись окончательно. Не огрести бы горюшка от этой женитьбы… Впрочем, чёрные мысли его покинули, едва он осознал, насколько редко, по сути, будет видеться с женою, оставаясь при государе в своём чине. А уж коли лишит его государь за что-то своего обожания, удалит от себя – так тут и всё прочее уже не важным станет… Померкнет, точно день перед ночью, погаснет, подобно залитому ненастьем костру. Умрёт… Вот этого он вообще не мог вообразить себе, равно как и смерти, во всей полноте.

Хвала Небесам, свободных минуточек у него не было вовсе, чтобы додуматься до предела. Разве что в отхожем месте. Дни проносились, как безумные колесницы.

Вчера был званый ужин на Варварке, в торговой палате аглицкой купеческой. Кое-что Федька уже понимал разборчиво и без толмача, но не всё, конечно. Само собой, Иоанну никакой толмач был не надобен, рёк он быстро и свободно, и шутил даже, но некоторых приглашённых важных гостей ради имелся при них по-русски толкователь, и как только Иоанн возвышал голос и обращался ко всем разом, тут же поднимался и передавал слова его остальным в точности. На послезавтра, тоже ввечеру, государь пригласил посланника королевы Елизаветы к себе в Кремль, чтобы там, без помех и лишних свидетельств, задеть сей тонкий каверзный неуряд и свести концы с концами по непрекращающимся нарвским и астраханским челобитным (и доносам) от купечества русского, единогласно упрекающим англичан в недобросовестности, а его, государя, таким образом, исподволь – в пренебрежении ими в пользу чужестранцев… Недовольны были не только свои, но и шведы, и голландцы, и датчане. Государь нервничал, недавно получив известие, что посол его, Третьяк Пушечников, по весне отправленный к королю Эрику, преставился внезапно, так до шведов и не добравшись. Снарядили вторично гонцов, дело покамест стояло на прежнем месте. А время бежало! Англичане напирали на своём, и, к слову, всё бы хорошо (их железо и олово нам потребны были оченно, а пуще прочего – мастера опытные, равно как им – наши воск, пенька корабельная, мёд, пушнина и лён). Да все соседи дорогие, уже почуявши, какову выгоду от союза сего Англия помимо их получает, а уж Московия – и подавно, убоявшись не в шутку царя Иоанна усиления супротив себя, кинулись совать палки во все колёса разом… Более всех бесился Жигмонд,