Год Черной Лошади - Марина Дяченко

Ивар проснулся — в темноте, в замкнутом пространстве; у него в душе не осталось резервов. Ни капельки.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

…А если фонарик погаснет?!

Ивар плавал в полусне-полубреду; вокруг него покачивались звезды, нет — не звезды, фонарики в мертвых руках… Он висел посреди космоса, нагой, скорчившийся, белый от холода, ни верха, ни низа, ледяные сияющие россыпи — и пустота…

Отчаявшись, он прошептал непослушными губами — «мама».

Космос плавно качнулся.

— Мама… Мама!..

Он по-прежнему висел посреди пустоты, но не черной и враждебной — темно-красной, теплой, бесконечно спокойной. Умиротворение и покой. Полная защищенность. Он плывет в пустоте, прорезанной пульсирующими кровеносными сосудами — расслабленный, все такой же нагой, все такой же скорчившийся и слабый — но бесконечно счастливый, потому что любовь, совершенно осязаемая любовь обнимает его теплой пушистой шерстью, заключает в кокон…

Космос.

Надолго ли хватит фонарика?..

Он глубоко вздохнул, приходя в себя.

— …Прародина — для всех?

Серьезный парень с подносом в руках — тот, что приносил Ивару еду — удивленно обернулся от двери.

— Я хотел спросить… Прародина — она для всех? Или… только для тигардов?

Парень задумался. Пожал плечами, ответил, глядя в сторону:

— У всякого есть мать… Но не у всех одна мать, правильно?..

…Мама!..

Перебивая дорогое воспоминание, проплыла по дну памяти восьминогая тень-паук. Два переплетенных тела в метре над полом. «Ивар, пойми…»

— Выведи меня отсюда, — попросил он шепотом.

Серьезный парень чуть не выронил поднос.

— Выведи, — повторил Ивар тихо. — Постарайся… Улетим вместе в Город, ты пойми, Город никогда не простит… Здесь уже всем конец… Спаси меня — спасешься сам…

Ивар сознавал бесполезность своих слов — и все же говорил. Без надежды.

Парень вдруг улыбнулся — без злобы, открыто:

— Тебе не понять…

Повернулся и вышел.

Ивару не понять.

…Неужели они не боятся? Им действительно легче умереть, чем расстаться со своими драгоценными… камнями… обычаями?!

…Женщина, молодая, легкая, идет прочь, лица не видно, только подрагивают в такт шагам тяжелые косы на плечах… А над ней синее-синее, невозможно синее, горящее синим, слепящее глаза, тепло на щеках — солнце, а она уходит, касаясь травы оборками цветного платья, догнать бы, догнать бы, догнать…

Ее догоняет мальчик. Как был — в простреленом комбинезоне, в запекшейся крови…

Всего лишь щелчок открывающейся двери — а уже ясно, кто вошел.

— Нету никакой Прародины, — сказал Ивар в стену.

Барракуда не ответил.

— Нету Прародины! Зря только… переводите капсулы. Умер — нету!..

Барракуда тяжело опустился на откидную кровать. Теперь Ивару видна была опущенная голова с редеющими на макушке волосами. Человек, поставивший на колени его отца…

— Я ненавижу вас, — сказал Ивар шепотом. — По-настоящему ненавижу. Вам лучше убить меня, если не хотите, чтобы потом…

Он запнулся. Любая угроза, произнесенная вслух, казалась ему слабой, неубедительной, а главное — недостаточной.

Барракуда вздохнул:

— Знаешь что… Говори мне «ты». А то как-то ненатурально получается…

Ивар молчал, сбитый с толку.

— Мне все говорят «ты»… Ты заметил?

Он усмехнулся. Его круглые глаза уже не казались такими выпуклыми — провалились под брови, в черные ямы.

— Помнишь, я говорил тебе… Там, возле Камня… Что твой отец — достойный человек?

Ивар всхлипнул.

— Так вот… Ты — сын достойного человека, Ивар. И пойми… ЧТО ты для него.

Великое сокровище… Мальчишка. Ради мальчишки — на немыслимое унижение…

— Наверное, я для него — сын, — отозвался Ивар тихо. — А вот для вас… разменная монета. Товар на торгах.

— Да, — Барракуда потеребил полоску усов, — да… Но можешь гордиться, потому что ценой тебя я покупаю… Не сумею объяснить. Бесконечно ценную вещь.

Ивар криво усмехнулся. Что может быть ценнее жизни?..

Фонарик Ванины еще светит, а вот Саня… От него ничего не осталось. Совсем ничего, подумал он, и мысль оказалась совершенно невыносимой.

— На нем нет тяжести, — сказал Барракуда в наступившей тишине. — Он легкий… Все равно, что сделали с его телом — он найдет дорогу и без фонарика.

— Неправда.

— Правда…

Ивар встретился глазами со взглядом Барракуды — и вдруг остро, изо всех сил захотел ПОВЕРИТЬ.

— Он же не тигард…

Барракуда кивнул:

— Но он же человек…

Ивар закрыл глаза.

Мамочка, если бы я умел поверить… что ты меня ТАМ встретишь…

А ведь Саня уже знает. Саня, всегда он успевал первым, первым родился, первым…

А что, если они теперь вместе? Если они уже встретились с мамой, ту, пусть не под голубыми шатрами, все равно где — но они ВМЕСТЕ ждут Ивара?!

— Ты скоро будешь дома, — сказал Барракуда медленно. — А мы уйдем… Корабль стоит в доке. Не очень мощный и не очень надежный, но твой отец обеспечит его старт. Поверь, что в моем списке нет ничего лишнего. Только, чтобы выжить.

— А если нет? — спросил Ивар с закрытыми глазами.

Барракуда не понял:

— Что — нет?

— Если… — Ивар запнулся. — Город… Не выполнит условий?

Барракуда помолчал. Проговорил осторожно:

— Ну… Они же… в своем уме, верно?

Он ждал увидеть во сне теплый космос, прорезанный кровеносными сосудами, но вместо этого приснились Весы.

Никогда в жизни ему не доводилось видеть ничего страшнее.

Весы упирались в небо — то есть в то место, где должно было быть небо, а сейчас была красная, мутная каша. Весы занимали полмира, черные, жуткие, с закопченными котлами вместо чаш… И все стояли молча — Белый Рыцарь в изорванном плаще, тонкогубая женщина с погасшим фонариком, мальчик в простреленном комбинезоне, Барракуда с ритуальным кинжалом в опущенной руке, маленький паж, и еще много, много…

— ЦЕНА.

Ивар не видел, кому принадлежал этот голос, которого лучше бы не слышать никогда.

— ЦЕНА.

Плечи Весов дрогнули — Ивар увидел Белого Рыцаря на одной из чаш, Весы накренились, но Барракуда бросил на другую чашу свой кинжал — и Весы выровнялись, и в следующую секунду Рыцарь был уже высоко вверху, в мутной кровавой каше… Ивар хотел закричать — но невидимая сила швырнула его на опустевшую чашу, и, вцепившись руками в черные склизкие цепи, он увидел в котле напротив груду контейнеров, из-под отлетавших крышек медленно поднимались головы в шлемах, но Ивар был тяжелее, он перевешивал, пока на чашу напротив не швырнуло Регину, мертвого Саню, смеющегося чертика на липучке…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});