Лето ночи - Дэн Симмонс

– Э… Нет, – правдиво сказал Майк.

– Это так. Еще с тех пор, как мы играли вместе, когда ходили в первый класс. Помнишь, ты был папой, а я мамой?

Майк смутно что-то в таком роде припоминал. В первом классе он иногда еще участвовал в девчачьих играх, пока не понял окончательно, где его место.

– Конечно, – с несколько большим, но не совсем искренним энтузиазмом отозвался он.

Мишель повернулась на одной ноге, будто делая пируэт, как настоящая балерина или еще кто-нибудь в этом роде.

– Микки, а ты любишь меня?

– Конечно. – Интересно, а что он еще мог бы сказать – «Нет, терпеть не могу, на мой взгляд ты похожа на жабу.» Если сказать правду, то в эту минуту он ужасно сильно любил ее. Ему нравилось, как она выглядит, как пахнет, нравился звук ее голоса и то напряжение, которое он ощущал в ее присутствии. Это было так непохоже на тошнотворную нервозность, в которой он прожил последние дни этого сумасшедшего лета… – Да, – повторил он, – я люблю тебя.

Мишель кивнула, будто услышала то магическое слово, которого ожидала. Затем отступила на шаг, оказалась почти рядом с окном и попросила: «Закрой глаза, пожалуйста».

Майк колебался только секунду. Стоя с закрытыми глазами, он чувствовал запах соломы с соседнего чердака, запах свежеструганных бревен из гаража внизу и – неуловимый, но настойчивый – аромат шампуня и теплого душистого тела.

Послышался тихий шорох и Мишель прошептала:

– Теперь можно.

Майк распахнул глаза и почувствовал, что его будто бы ударили в солнечное сплетение.

Мишель выскользнула из своего нарядного платья и теперь стояла перед ним в одном маленьком белом лифчике и крохотных трусиках. Майку казалось, что никогда в жизни он не видел столь отчетливо – бледная кожа плеч с едва заметными веснушками, округлость груди над полоской лифчика, длинные, заброшенные за спину рыжеватые волосы, светящийся нимб над головой, темная тень от ресниц, лежащая на щеках – Майк чувствовал, что голова у него идет кругом, когда смотрел на ее округлые упругие бедра, узкие колени и тонкие лодыжки, которые все еще были обтянутыми беленькими носочками… Мишель переступила с ноги на ногу и он увидел, как краска румянца разливается у нее по щекам и даже по шее. Ее шепот был едва слышен.

– Микки… Я думала, что… Мы могли бы… Просто посмотреть друг на друга. – Она подошла так близко, что он легко мог бы обнять ее, если бы осмелился. Прохладной рукой она коснулась его щеки.

Теплое дыхание долетело до его лица и Майк понял, что она что-то говорит.

– Что? – его голос прозвучал слишком громко.

– Я только сказала, – повторила она так же шепотом, – что если ты снимешь рубашку, то я тоже сниму кое-что.

Когда он стягивал рубашку через голову и потом бросил ее в угол, у него было такое чувство, что это делает не он. А просто он сам видит все происходящее в каком-то взрослом кино. Его руки обвились вокруг Мишель, и они оба невольно развернулись, так что стояли теперь лицом к окну. Темные переплеты рамы находились не больше, чем в шести футах от Майка.

– Твоя очередь, – прошептал Майк. Почему-то он был уверен, что девочка снимет носки, но вместо этого, она завела одну руку за спину и – движением, от женственной незнакомости которого у Майка занялось дыхание – что-то там расстегнула. Лифчик бесшумно упал на пол между ними.

Невольно Майк проводил его глазами, заметив, что глаза у Мишель почти закрыты, и ресницы тихо подрагивают. Ее груди были бледными-пребледными, розовые соски почти не отличались от ареола вокруг них.

Одной рукой Мишель прикрыла грудь, будто внезапно смутившись и чуть придвинувшись к Майку, подняла к нему лицо. С каким-то испугом, от которого даже закружилась голова, он понял, что она хочет поцеловать его, и что он должен будет поцеловать ее в ответ и что губы у него стали сухими, как наждак.

Она тихо прижалась к его рту губами, затем чуть отклонилась назад, как будто, чтобы взглянуть на него, и поцеловала его снова.

Майк охватил ее руками, чувствуя, как нарастает в нем волнение, и зная, что она чувствует то же самое, но не отстранился. В голове у него мелькнула мысль об исповеди, о темноте исповедальни, о тихом, вопрошающем голосе священника. Подобное волнение было уже знакомо ему, церковь называла это «грехом рукоблудия», но теперь было совсем другое. Теплота между ними, прикосновения рук, все длившийся и длившийся поцелуй, его нараставшее возбуждение и ответное волнение Мишель, едва заметное движение ее бедер к нему навстречу – все это принадлежало совершенно другой, неизвестной вселенной. А не той, в которой существовал грех Майка. Это был новый, незнакомый ему космос ощущений, и какой-то частью своего сознания Майк отдавал себе в этом отчет даже сейчас, когда он был полностью захвачен чувством, даже сейчас, когда они на миг прервали свой романтический поцелуй, чтобы совсем неромантически набрать в грудь воздуха и снова прижаться друг к другу губами. Правая рука Мишель лежала теперь на груди Майка, а пальцы мальчика гладили совершенную округлость ее спины и чуть передвинулись вверх к хрупким лопаткам.

Они опустились на колени, и как-то чуть сдвинулись вправо и легли на диван, ни на минуту не разжимая объятия. Когда поцелуй на секунду прервался, Майк услышал тихий вздох Мишель у самого своего уха и изумился тому, как чудесно ее щека угнездилась у него между челюстью и шеей. Он ощущал тепло ее тела и понимал, что ничто из его прежней жизни не подготовило его к обморочному головокружению этой секунды.

Волосы Мишель коснулись его губ, и Майк мягко тронул их ладонью и открыл глаза.

Менее, чем в шести футах перед ним, через небольшое окно в стене, которое находилось не менее, чем в двадцати футах над землей на них смотрел отец Каванаг мертвыми белыми глазами.

Майк охнул и подался назад к подлокотнику дивана.

Белое лицо и черные плечи священника словно парили за окном. Рот его был широко распахнут как у покойника, которому забыли подвязать челюсть. Дорожка коричневой слюны бежала у него изо рта по подбородку. Лоб и щеки были испещрены тем, что, как показалось Майку, было шрамами и коростой. Но когда он вгляделся лучше, то увидел, что это были идеально круглые отверстия, каждое не меньше дюйма в диаметре. Волосы привидения вздыбились, как бывает при ударе электрического тока. В зловещей ухмылке черных губ обнажился ряд длинных клыков.

Глаза отца Каванага были раскрыты, но слепы и затянуты беловатой пленкой, а веки вздрагивали будто у эпилептика.

Секунду Майк был уверен, что это труп священника, который кто-то повесил на дереве, но тут челюсть шевельнулась и послышался клацающий звук, подобный тому, какой издают камни, когда их встряхивают в мешке. Затем скрюченные пальцы потянулись к оконной раме.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});