Лавина (сборник) - Виктория Токарева

— Иван, ты что, волосы красишь?

— В какой цвет? — спросил Корольков.

— Не пойму. Только они у тебя потемнели.

— Это я побледнел. Лицо поменяло цвет, а не волосы.

— Хочешь, я вырежу тебе твою язву. По знакомству?

— Спасибо. Не хочу, — глухо ответил Корольков.

Маргарита Полуднева стояла как кость в горле.

Ни проглотить, ни выплюнуть. Он вдруг понял, что задохнется, если не увидит ее.

Прочитал адрес на титульном листе истории болезни. Спросил:

— Кто такой Вавилов?

— Какой Вавилов? — не понял Анастасьев, думая, что речь идет о больном.

— Улица Вавилова, — объяснил Корольков.

— Революционер, наверное, — подсказала Раиса.

— А может, ученый, — предположил Анастасьев. — А что?

— Ничего, — ответил Корольков. И Анастасьев удивился несовпадению его лица со смыслом беседы.

* * *

Маргарита Полуднева лежала у себя дома на своем диване, а перед ней сидела подружка Нинка Бочарова — загорелая, здоровая, с лицом, поблескивающим в полумраке. Она только что вернулась из командировки в Иркутск и пребывала в состоянии полного раздрызга. Тот факт, что погиб Гоча, которого Нинка знала, и Марго чуть не погибла, произвел на Нинку впечатление сильное, но кратковременное. Страдания Марго, равно как и Гочи, остались позади, а ее, Нинкины, страдания были в настоящем и состояли в том, что ее талантливый муж снова запил после трехлетнего перерыва. К тому же чужие страдания были с чужими людьми, а ее — с ней. И Нинке хотелось говорить, чтобы выговориться и облегчить душу, чтобы душа стала полегче и ее не так тяжело было в себе носить.

— Он обещает, клянется. Я каждый раз верю. А потом все сначала.

На Нинкином лице стоял ужас. Ее пугала бессовестность, разлитая в мире и направленная на нее.

— Я просто не знаю, как мне жить. Я не уверена в завтрашнем дне. И даже в сегодняшнем вечере. Я живу, как партизан, — перебежками.

Марго не поняла, и это непонимание отразилось на ее лице.

— Ну, партизан на открытой местности. Пробежит, упадет. Вот это и есть моя жизнь.

— Почему партизан? Солдат под обстрелом.

— Ну не важно! Все равно война. Это какой-то ужас. Я не выдержу.

— А ты его лечи.

— Я уже лечила. Даже в Бурятию ездила, к буряту. За травами. Все бесполезно. Можно только бросить.

— Ну брось!

— Не могу. Я его люблю. Все остальные — амбалы рядом с ним.

— Амбал — это что?

— Не знаю. Сарай. Или плита бетонная… Что мне делать?

— Ничего не делать, — сказала Марго. — Никогда хорошо не жили, и нечего начинать. Как там Иркутск?

— В Доме декабристов была. И на кладбище.

— Я скучаю по этому времени, — поделилась Марго. — Я скучаю по декабристам.

— Да уж, — согласилась Нинка. — Тогда слово, данное другому, что-то значило. Тогда были другие мужчины.

— И другие женщины.

— Женщины не меняются, — возразила Нинка. — Они всегда женщины. Ну ладно… Я тебе завтра позвоню.

Она ушла, забыв сигареты и свое отчаянье. Отчаянье осталось в комнате. Марго вдыхала его. Болела грудь. Корольков стоял перед глазами: неровный срез переднего зуба, два голубых окна в тревожный мир… Захотелось встать, одеться и поплестись к нему куда бы то ни было: в больницу, домой… Но она никуда не пойдет. Она себя знает.

Раздался звонок в дверь. «Это Нинка, за сигаретами», — подумала Марго. Трудно поднялась. Открыла дверь.

В дверях стоял Корольков. Он что-то проговорил, но она не расслышала, различила только глуховатый голос, бубнящую интонацию. Качнулась к нему, и в грудь под ребра вошел нож. Она и раньше слышала: пронзила любовь, но думала, что это просто красивые слова. Оказывается, правда.

Марго смотрела, всматривалась в его лицо. В своей жизни она не видела ничего более красивого, чем это склоненное к ней лицо. Произведение Божьего искусства. Подлинник.

— Тебе больно?

Было больно от ножа, который стоял в солнечном сплетении. На глазах выступили слезы.

Он целовал ее в глаза. Потом в губы. И она слышала вкус собственных слез.

— Ты когда меня полюбила?

— Я? Сразу. А ты?

— И я сразу.

— А чего воображал?

— Побаивался.

— Чего?

— Я старый, нищий и больной.

— Ну и пусть!

— Это сейчас «ну и пусть». А дальше?

— Не надо заглядывать вперед. Не надо ничего планировать. Один уже планировал…

— Кто?

— Не важно кто… В истории много примеров. Гитлер. Наполеон.

— Ты любила до меня?

— Сейчас кажется, что нет.

— Я прошу тебя… Пока мы вместе, пусть у тебя больше никого не будет…

— Мы всегда будем вместе. Не бойся ничего. Настоящий мужчина не должен бежать от любви. Не должен бояться быть слабым, больным и нищим.

— Я не настоящий. Ты принимаешь меня за кого-то другого. Ты меня не знаешь.

— Это ты себя не знаешь. Ты сильный и талантливый. Ты самый лучший изо всех людей. Просто ты очень устал, потому что жил не в своей жизни. Ты был несчастлив.

— Почему ты так решила?

— А посмотри на себя в зеркало. Такого лица не бывает у счастливого человека.

— Да?

— Такое впечатление, что ты прожил всю свою прошлую жизнь и живешь по инерции. По привычке жить.

— Ты еще молодая. У тебя нет привычек. Они тебя не тянут.

— У меня есть привычка к одиночеству.

— Ты его любишь?

— Что?

— Одиночество.

— Разве одиночество можно любить?

— Я любил до тех пор, пока не встретил тебя. А сейчас понимаю, что был по-настоящему нищим.

— А я знаю, какой ты был маленький.

— Какой?

— Такой же, как сейчас. Ты и сейчас маленький, поседевший от ужаса ребенок. И говоришь, бубнишь, как дьячок на клиросе. Тебя, наверное, в школе ругали.

Стучали ходики. Иван закрыл глаза и вспомнил себя маленьким. Как давно началась его жизнь. И сколько еще протянется…

Марго обтекала его, как река, заполняя все изгибы, не давая проникнуть ни боли, ни сквозняку.

* * *

— Ты о чем?

— Я счастлив. Так спокойно на душе. В самой глубине так тихо. Вот все, что человеку надо. Тишина на душе и преданная женщина с легкими руками.

— И морщинами, — добавила Марго.

— И морщинами, которые ты сам навел ей на лицо. Морщинами от слез и смеха. Ты делал ее счастливой — она смеялась. Делал несчастной — плакала. Так и должно быть: мужчина берет молодое лицо в начале жизни и расписывает по собственному усмотрению.

— А если уже до тебя расписали?

— Все сотру, что до меня.

— Ты меня не бросишь?

— Нет. А ты меня?

— Я — твоя собака. Я буду идти за твоим сапогом до тех пор, пока ты захочешь. А если не захочешь, я пойду на расстоянии.

— Не говори так…

Они переплелись руками, телами, дыханием. И уже невозможно было их распутать, потому что непонятно — кто где.

— Ты куда?

— Взять сигареты.

— Я с тобой.

— Подожди меня.

— Не могу ждать. Я без тебя не могу.

— Ну подожди!

— Не могу. Честное слово.

— Ну посчитай до десяти. Я вернусь.

Он встал и вышел.

Марго начала считать:

— Раз… два… три… четыре… пять…

Когда он вернулся, Марго стояла посреди комнаты и смотрела на дверь. От ее наготы исходил легкий свет, потому что она была самым светлым предметом в комнате. Он подошел и сказал:

— Ты светишься. Как святая.

— Не уходи больше никогда и никуда, — серьезно попросила она.

Он смотрел в ее лицо. Она казалась ему замерзшей перепуганной дочерью.

* * *

Марго проснулась оттого, что он целовал ее лицо. Она открыла глаза и сказала с сильным страхом:

— Нет!

— Что «нет»?

— Я знаю, что ты хотел сказать.

— Что?

— Что тебе надо идти на работу.

— Действительно. А как ты догадалась? Ты что, телепат?

— По отношению к тебе — да. Я пойду с тобой.

— Куда? В операционную?

— Я сяду внизу на лавочке и буду смотреть на окна, за которыми ты стоишь.

— Я кого-нибудь зарежу. Я должен принадлежать только больному. А ты будешь оттягивать. Понимаешь?

Марго тихо заплакала, наклонив голову.

— Я не могу уйти, когда ты плачешь.

— Я плачу по тебе.

— По мне? — удивился Корольков.

— Мне так жаль оставлять тебя без себя. Я боюсь, с тобой что-то случится…

— Интересно… Кто здесь врач, а кто больной? Марго поднесла ладони к ушам.

— В ушах звенит…

— Это малокровие.

— Нет. Это колокола. По мне и по тебе.

— Что за чушь?

— Ты больше не придешь…

— Приду. Я приду к тебе навсегда.

— Когда?

— Завтра.

— А сегодня?

— Сегодня у Оксаны день рождения. Шестнадцать лет. Росла, росла и выросла.

— Большая…

— Да. Большая. Но и маленькая.

— Мне страшно…

— Ну почему? Ну хочешь, пойдем со мной…

— Нет. Ты кого-нибудь зарежешь. Я буду виновата. Я тебя здесь подожду. Посчитаю до миллиона.