ПОЛИТИКА: История территориальных захва­тов. XV—XX века: Сочинения - Евгений Тарле

Было ясно, что глава австрийской военной партии, министр иностранных дел Берхтольд, получив такие конфиденциальные пояснения, должен был не обратить на английское предложение ни малейшего внимания. Так и случилось. И Бетман-Гольвег и Ягов впоследствии пытались некоторое время очень сбивчиво и до курьеза неправдоподобно отрицать этот факт, но никакого успеха в своих отрицаниях не имели, и показание Сэдени считается ныне не подлежащим никакому оспариванию.

Не обратив после этих указаний из Берлина, естественно, никакого внимания на английское предложение, 28 июля 1914 г. в 11 часов утра Австрия начала войну против Сербии и открыла бомбардировку Белграда. Началось кровопролитие, которому суждено было постепенно охватить большую часть человечества.

3

После начала войны Австрии против Сербии в России произошла мобилизация 13 армейских корпусов в военных округах: Одесском, Московском, Киевском и Казанском. 20 июля- Николай II и Вильгельм II обменялись телеграммами. Николай просил Вильгельма «во имя старой дружбы» повлиять на Австрию и этим предупредить «бедствие» «европейской войны». Вильгельм указывал Николаю на необходимость для монархов сообща бороться против сербских цареубийц. России Вильгельм II нисколько не боялся, война с ней и с Францией могла принести только выгоды и лавры. Важно, конечно, и единственно важно, было разузнать, как поведет себя Англия. А с этой стороны вдруг пришло, как показалось Вильгельму, радостное известие: 29 июля утром было доставлено письмо от брата Вильгельма, принца Генриха Прусского, который только что побывал в Англии (он туда попал еще до австрийского ультиматума Сербии) и сообщал теперь Вильгельму о своем разговоре с английским королем Георгом V. Разговор, правда, был еще 26 июля. Король был «очень серьезно настроен», тоже говорил о посредничестве, но прибавил: «Мы попробуем сделать все, что можем, чтобы не быть вовлеченными в это (точнее: чтобы остаться вне этого. — Е. Т.), и останемся нейтральными». На Вильгельма это письмо произвело громадное впечатление. Необходимо было, правда, получить нечто более ясное и убедительное и, кстати, уже договориться на всякий случай с Англией насчет ее вознаграждения в случае нейтралитета. Вильгельм, как мы видели, намекнул уже в своих «замечаниях на полях», что Англия могла бы получить Персию: это, по соображениям германского императора, очевидно, должно было ее настроить сразу против России и в пользу Германии и Австрии. Теперь канцлер Бетман-Гольвег привез из Потсдама еще кое-что, чтобы — тоже сразу — настроить Англию против Франции. 29 июля он имел беседу с английским послом в Берлине Гошеном. Любопытный исторический документ эта беседа. Англичанин больше слушал, говорил один канцлер. Его слова окончательно раскрыли всю тайну этого непонятного поведения германского правительства, которое так изумляло, смущало, пугало целую неделю даже германского посла в Лондоне, князя Лихновского. Сразу были сброшены все покровы, и перед глазами английского дипломата впервые открылось явственно, что речь идет в сущности вовсе уже не о Сербии и не об Австрии. Конечно, разговор с Гошеном последовал тотчас же после приезда Бетман-Гольвега из Потсдама: все «хитрости» явственно носят печать личного творчества Вильгельма II.

Канцлер начал говорить прямо и открыто о затеваемой войне с Россией и Францией. Англия, сказал канцлер, не желает, по-видимому, допустить разгрома Франции в предстоящей войне. Но это и не есть цель германской политики, и Германия может дать ручательство Англии, что она не стремится в случае победы к территориальным приобретениям за счет Франции. «Спрошенный насчет французских колоний, — доносит Гошен, — канцлер сказал, что он не в состоянии дать подобного ручательства также и в отношении колоний». Кстати, канцлер коснулся уж заодно и Бельгии (через которую, по плану Шдиффена, непременно нужно было пройти, направляясь к Парижу). Он тоже ручался, что после войны Бельгия будет освобождена и ее территория останется в целости, «если она не выступит против Германии». Если Англия согласится сохранить нейтралитет (при этих ручательствах Германии), то Германия заключит с Англией общее соглашение, «хотя, конечно, теперь еще рано обсуждать все его детали». Намек был ясен: предлагался дележ части будущей добычи.

Но еще раньше, чем пришел ответ из Лондона на это предложение, в тот же день, 29 июля, поступила в высшей степени тревожная телеграмма канцлеру от посла князя Лихновского из Лондона; одновременно Гошен получил телеграмму от министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея. Обе телеграммы дают (весьма согласно между собой) следующее описание беседы английского министра с германским послом. Грей пригласил к себе Лихновского и заявил ему, что положение очень опасно и что он, Грей, не хочет вводить Лихновского в заблуждение дружеским тоном их бесед, не хочет, чтобы Лихновский подумал, что Англия останется в стороне от происходящего конфликта. На вопрос Лихновского, вмешается ли Англия в войну, Грей ответил: «Не может быть речи о вмешательстве, пока Германия не вовлечена в войну или даже пока Франция не вовлечена в войну», но «если британское правительство усмотрит, что британские интересы заставляют вмешаться, то правительство сейчас же вмешается, и его решение будет таким же быстрым, как решение других держав». И Грей снова повторил, что «он не желает заслужить потом упрек, будто он ввел дружеским тоном разговора в заблуждение Лихновского или германское правительство и будто если бы они не были введены в заблуждение, то ход событий мог бы быть другой». Грей не скрыл, что на него произвело неприятное впечатление полученное известие, что австрийский министр Берхтольд отверг предложение Сазонова об обсуждении сообща Сазоновым и австрийским послом графом Сапари конфликта. Лихновский доносил еще, что Грей ему сказал, что он не хочет пускать в ход угрозы, но не хочет и обманывать иллюзиями. «Если начнется война, то это будет величайшая катастрофа, какую когда-либо видел свет».

Вильгельм уже по этому сообщению должен был увидеть, что с английским нейтралитетом дело обстоит далеко не так просто и прочно, как он полагал после письма Генриха Прусского. В самом ли деле он вошел при этом открытии в ярость или только прикинулся, но он испещрил донесение Лихновского неслыханной площадной бранью по адресу Эдуарда Грея. («Неслыханнейший образец английского фарисейства, какой я когда-либо видел! С такими мошенниками (Halunken) я никогда не заключу морской конвенции!.. Ага, подлый обманщик!.. Подлая торгашеская сволочь пыталась нас обмануть речами и обедами!.. GememerHimdsfott!» и т. д., ит. д., все в таком же духе.) А на другой день пришел и ответ Эдуарда Грея насчет сделки и предлагаемого награждения Англии за ее нейтралитет. Грей писал, что британское правительство и минуты не желает обсуждать предложение канцлера. Во-первых, немцы желают, значит, отнять у Франции колонии, и даже, не беря у нее территории в Европе, «Германия, разбив Францию, лишит ее положения великой державы и подчинит ее германской политике, а во-вторых, независимо от этого, «подобная торговля с Германией за счет Франции навлекла бы на Англию позор, от которого доброе имя этой страны уже никогда не могло бы оправиться». Грей далее отказывался «торговать» также «обязательствами или интересами, которые Англия имеет в деле бельгийского нейтралитета». Предприятие выяснилось: план Вильгельма и Бетман-Гольвега заключался в том, что, если дело дойдет до войны, разделаться с Францией и Россией при бездействии в это время Англии, а усилившись и отдохнув (и оставив Англию уже без дееспособных союзников), броситься на Англию. И это-то была главная «хитрость», при помощи которой хотели обмануть лукавейшую, тончайшую, наиболее недоверчивую дипломатию на всем свете — английскую…

Все это время Сазонов в Петербурге, Извольский в Париже силились повлиять на английское правительство, чтобы оно объявило определенно, что в случае войны станет на сторону Франции и России; французское правительство помогало русскому в этих усилиях. Сазонов, как это засвидетельствовано документально, уже 29 июля думал гораздо больше о войне, чем о мире. Он уже телеграфировал Извольскому о том, что «нам остается только ускорить наше вооружение и считаться с вероятной неизбежностью войны», а также внушительно просил передать французскому правительству искреннюю благодарность за союзническую поддержку. Самое зловещее место этой телеграммы в конце ее: Сазонов выражает желание, чтобы и Англия поскорее присоединилась, так как только так удастся предотвратить «опасное нарушение европейского равновесия»: не мира, а «равновесия», которое можно «охранить» также войной. С 29 июля все действия русского правительства неуклонно обостряли положение и ежечасно уменьшали шансы на сохранение мира. Ждали решительного слова от Грея. Но Грей не желал сказать больше того, что он сказал уже Лихновскому. Однако и этого оказалось достаточным, чтобы канцлер Бетман-Гольвег сделал попытку отойти на шаг от пропасти, над которой стоял. В три часа ночи 30 июля он посылает в Вену копию донесения Лихновского (с угрозами сэра Эдуарда Грея) и подчеркивает, что теперь должно принять вновь повторенное предложение Грея о посредничестве держав, теперь, когда Белград уже под ударами австрийских войск. Бетман-Гольвег советовал также начать обмен мнений с Петербургом. Но на этот раз Австрия не пожелала. В той стадии, в какой находилось дело, все равно уже Германия слишком далеко зашла и оставить Австрию не могла, граф Берхтольд это понимал. Военные действия против Сербии продолжались, а на вторичное предложение Грея последовал вторичный отказ. Впрочем, уже вечером 30 июля прекратились и эти «миролюбивые» усилия Берлина, продолжавшиеся всего один день: пришли известия о готовящейся русской общей мобилизации.