Голубой бриллиант - Иван Шевцов

Вспомним, как освободился от ложного увлечения нигилизмом Аркадий Кирсанов («Отцы и дети»), вернувшись на родную почву, по-настоящему полюбив, почувствовать полноту жизни от соприкосновения с настоящей, а не выдуманной («головной») действительностью. Нечто похожее произошло и с Люсей Лебедевой.

Постепенно избавляется она от ошибочных представлений. К тому же «осиное гнездо», растревоженное молодыми художниками, Показало свое истинное лицо – «грызуна на ниве культуры», «могильного червя», подтачивающего здоровый национальный организм. Это и помогло преодолеть ложное увлечение. В конце романа мы видим настоящую Люсю – искреннюю и честную, пылкую и обаятельную, которую знал только Владимир. Он терпеливо ждал, когда победит в ней природное начало. В их отношениях наступает (позволю себе употребить здесь забытое ныне слово) «идейное» примирение, когда и мысли, и сердечные импульсы соединяются в едином ритме. И сам роман завершается мажорными нотками. Над Москвой проносится очистительная майская гроза, ее освобождающие потоки приносят с собой надежду на обновление жизни и избавление от вредоносных вирусов разложения и тления.

Ошибся бы тот, кто посчитал эту концовку данью соцреализму, который предусматривал обязательную победу доброго над вредоносным. Шевцов, как и все советские писатели 60-х годов, знал об этом принципе. Однако его вера в торжество светлого не связана ни с какими эстетическими догмами. Это – сердцевинная суть его убеждений, его душевных помыслов.

Все сказанное о романе «Тля», думаю, объяснит, почему после его выхода в свет имя Ивана Шевцова стало известным. Было ясно, что появилось произведение (немыслимое прежде в советской литературе) сильное и яркое по способам, приемам обличения зла. Изображенный мир идеологических интриганов и мошенников был выписан так выпукло, что ученики Остапа Давыдовича, выведенные на свет божий, теряли свою камуфляжную форму. В этом все дело. Будь роман слаб в художественном отношении, не подвергся бы столь шумному шельмованию в критике и не снимался бы (к стыду некоторых тогдашних руководителей культуры) с библиотечных полок.

С потрясающей убедительностью была показана и нелегкая судьба таланта в условиях господства космополитствующих «мэтров». Такая наглядность и убедительность дается только настоящим художникам. И. Шевцов проявил эти свойства в «Тле» с достаточной определенностью. А с другой стороны, оскорбительные выпады (четырнадцать разгромных статей!) критики, множество слухов и легенд, вплоть до того, что автор «Тли» – будто бы самый, что ни есть «черносотенец»… Даже литературная энциклопедия удостаивает его своим вниманием, поместив информацию о «Тле» в разделе «Пасквиль» (КЛЭ, Т. 5, М., 1968). Самое же любопытное здесь, пожалуй, то, как КЛЭ определяет понятие пасквиля. Оказывается, что это «сочинение, содержащее заведомо ложные нападки» на какое-либо лицо или «группу, партию, общественное движение, литературное направление». Определение в общем-то правильное. Но если это так, то несомненно и другое: в советском изобразительном искусстве 60-х годов были и группы, и партии и даже целые течения, причем разного толка. Иначе зачем бы упоминать «Тлю» Ивана Шевцова в качестве пасквильного произведения? Ведь пасквиль как разновидность печатных нападок не может появиться при отсутствии, так сказать, объекта самих нападок. Так вольно или невольно (скорее последнее) составители энциклопедии признали закономерность острого и глубокого правдивого романа Шевцова «Тля».

Что касается наветов относительно «националистического душка» в романе, то это – провокационная демагогия, потому что истинный пафос произведения заключался в защите патриотизма, в одинаковой степени дорогого и близкого всем народам, входившим в состав Советского Союза.

Сколько горестных переживаний пришлось испытать писателю, как, впрочем, и некоторым другим авторам тех лет именно за то, что они старались донести правду до своего народа, ударить, образно говоря, в набат по поводу угрозы мировоззренческого и нравственного разложения – самого опасного из всех разложений! – зарождающегося внутри общества. И вот теперь, когда страна почти разрушена, мы спрашиваем себя и недоумеваем: «Как же это могло случиться?» Да так и случилось, как об этом предупреждали лучшие авторы 60–80-х годов, также попавшие под огонь критики ортодоксов и демагогов, приспособленцев и просто недалеких людей от искусства, рассматривая его главным образом как способ самоутверждения в жизни.

Но вернемся к самому Ивану Шевцову. К тому, что сказано о художественных достоинствах романа, надо Добавить еще такую подробность. В первые месяцы по выходе из печати роман «Тля» свободно выдавался в библиотеках. Спрос на него был огромен. В библиотеках записывались в очередь для получения книги, отдельные ее части даже перепечатывались на машинках. Успех был очевиден. Но параллельно этому возрастало и сопротивление оппонентов. Реакция их была предельно жесткой – на поражение. Очень скоро кто-то «сверху» дал негласную команду изымать из библиотек «вредную» книгу. В итоге опытный журналист в течение почти пяти лет не мог опубликовать ни одной строки ни в периодической печати, ни в издательствах. Влиятельные силы из числа героев его романа выполнили свою угрозу: вокруг Шевцова была создана глухая блокада, не прорванная и поныне, хотя писатель продолжает плодотворно работать в течение всех до и пост перестроечных лет.

С тех пор отношение к Шевцову и его роману в общественно-литературных кругах стало своеобразным барометром, определяющим уровень национально-патриотического и гражданского самосознания. Кто-то, пугливо озираясь, пожимал в темных коридорах руку и говорил: «Мысленно мы с Вами, держитесь!» Кто-то поспешил откреститься от знакомства с «опасным» писателем…

Но произошло то, чего не ожидали борзописцы: в издательство «Советская Россия», выпустившее «Тлю» хлынул поток читательских писем в защиту Шевцова и его романа. Сейчас в эпоху всеобщего оцепенения и равнодушия кажется фантастичной живая реакция читателей. Недаром же нас именовали самой читающей в мире страной. Люди интересовались новинками литературы, выражали свое впечатление, стремились на творческие вечера. Письма были присланы почти из всех уголков Советского Союза, их количество исчисляется сотнями. Все они сводятся к одному: читатели возвысили свой голос в защиту автора против «носителей антинародной, космополитической идеологии», «шайки» (цитаты из писем – Л. Щ,), о которой идет речь в романе.

Народная поддержка дала возможность автору убедиться в правоте своих выводов, поверить в свое призвание и не сломаться под нажимом хорошо организованной сети «агентов влияния». В партийном аппарате нашлись государственные руководители, которые разделяли тревогу писателя. В частности, Ивана Шевцова поддержал член Политбюро, первый заместитель Главы правительства Д. С. Полянский и первый секретарь МГК Н. Г. Егорычев.

Пять лет Шевцов не появлялся в печати. Все это время Иван Михайлович, укрывшись на даче под сенью благословенных лесов Родонежья, работал над новыми произведениями.

В 1970 году, одновременно в двух издательствах («Московский рабочий» и «Воениздат») вышли два романа И. Шевцова: «Во имя отца и сына» и «Любовь и ненависть».

Сюжетную основу романа «Во имя отца и сына» составила история борьбы секретаря парткома московского завода «Богатырь» Емельяна Глебова, уже знакомого читателям по романам «Семя грядущего» и «Среди долины ровная…», с директором заводского Дома культуры Александром Марининым. Борьба в основном ведется за влияние в молодежной среде. Постепенно раскрывается истинный смысл внешне как-будто малозначительных событий заводской жизни.

Емельян Глебов, прошедший закалку на фронтах Великой Отечественной войны, стремится преградить путь духовным растлителям, защитить неокрепшие души от их пагубного влияния.

Не менее остро, чем в «Тле», ставится вопрос о дальнейшей судьбе России, так как молодое поколение, выросшее после войны, нередко теряет иммунитет против духовных болезней, а есть и такие, которые сами заражаются цинизмом и безнравственностью.

Необходимо напомнить, что в 60–70-е годы идеологическая борьба велась в основном в рамках партийной работы. Многое зависело от того, кто и с какими мировоззренческими установками займет тот или иной пост. Местом столкновения оказывались комсомольские и партийные ячейки. Некоторые лукавые острословы намеренно игнорируют сейчас этот факт советской жизни, скрывая, что борьба русских людей-державников, выигравших битву с фашистским монстром, продолжилась в мирное время. Это выразилось в стремлении отстоять свое право на самобытное развитие. В те годы в сознании людей это право связывалось с судьбой социалистических принципов жизнеустройства, с коммунистической идеологией. Еще в конце 30-х годов партийное руководство (и в этом безусловная заслуга Сталина) выдвинуло Русский патриотизм в качестве основы советской идеологии. Поэтому неприятие коммунистами-патриотами космополитизма со всеми его политическими довесками отражало глубинное движение русской истории.