Не горюй! - Мэриан Кайз

— Что показывают? — ворчливо спрашивала я.

— Ну… вот только это, — нервно отвечали они, макая в сторону телевизора дрожащей рукой.

Мы все молча сидели, делая вид, что смотрим эту передачу. От меня исходили пугающие флюиды, а мама, Анна и Хелен боялись выступить с предложением переключить канал и выжидали, когда будет прилично улизнуть и продолжить смотреть фильм по маленькому телевизору в маминой комнате.

Когда же они поднимались и тянулись к двери, я орала:

— Куда это вы идете? Не в состоянии находиться со мной в одной комнате? Мало того, что мой муж меня бросил, так еще и моя семья меня избегает.

Бедные жертвы останавливались в смущении, не решаясь уйти, но явно не желая оставаться. И ненавидя меня за это.

— Валяйте, уходите! — злобно цедила я. — Убирайтесь!

Я вела себя настолько ужасно, что никто, даже Хелен, не мог набраться храбрости и сказать мне, что я безумно эгоистична и вообще настоящая стерва. Вся семья была в заложниках у моего дикого нрава и непредсказуемых поступков.

Только к Кейт я относилась с некоторым уважением. И то не всегда.

Однажды, когда она заплакала, я резко крикнула:

— Заткнись, Кейт!

Случилось невероятное: девочка сразу замолчала. Но с той поры, сколько я ни старалась, я не могла воспроизвести этот тон. Я пробовала и так и сяк, но она продолжала голосить, вне сомнения думая: «Ха! Хоть ты один раз и напугала меня на долю секунды, но можешь быть уверена, черт побери, что это не повторится».

Меня переполняла энергия. Моего тела не хватало, чтобы вместить всю эту энергию, и я не знала, что с ней делать. Особенно после того, как я долгое время была лишена ее начисто. Мне казалось, что я вот-вот взорвусь. Или сойду с ума. Хуже всего, мне все еще не хотелось выходить из дома, хотя я чувствовала в себе достаточно сил, чтобы пробежать сто миль. Во мне скопилась сила десяти мужиков. Я смогла бы завоевать золотые медали на Олимпийских играх в любом виде спорта. Я чувствовала, что могу бегать быстрее, прыгать выше, кидать дальше, поднимать больше и ударять сильнее, чем кто-либо в мире.

В первую ночь, когда меня охватила ревность, я выпила полбутылки водки. Заставила Анну одолжить мне пятнадцать фунтов и послала Хелен в магазин, торгующий без лицензии.

Анна, конечно, тоже с удовольствием сбегала бы в магазин и вернулась бы с водкой. Вот только когда? Она могла появиться через неделю, рассказав путаную историю, как встретила в магазине людей, едущих в Стоунхендж, и решила, что будет неплохо к ним присоединиться. Или поведать, что с ней произошло нечто странное и она потеряла неделю. А я могла ответить ей, что в этом нет ничего странного. Если она отправилась на квартиру к своему дружку Шейну и там накурилась, то понятно, куда девалась неделя.

Нельзя сказать, что уговорить Хелен было легко.

— Я утону! — жаловалась она, поскольку погода продолжала оставаться мерзкой.

— Не утонешь, — мрачно уверяла я сквозь сжатые зубы, тон мой подразумевал, что это дело нетрудно и организовать.

— Это будет тебе дорого стоить, — меняла она тактику.

— Сколько?

— Пятерку.

— Дай ей еще пять фунтов, — приказывала я Анне.

— Теперь ты должна мне двадцать фунтов, — говорила Анна.

— Я когда-нибудь забывала отдать тебе долг? — холодно вопрошала я.

— Ну, нет… — соглашалась бедняжка, напуганная до такой степени, что даже не рисковала напомнить мне, что я все еще должна ей деньги за бутылку вина, которую я «взяла взаймы» у нее в день моего приезда домой.

— И куда ты пошла? — нетерпеливо спрашивала я Хелен.

— Наверх, переобуться.

Хелен вернулась много времени спустя, промокшая насквозь, и, громко ругаясь, протянула мне литровую бутылку водки в промокшем бумажном пакете. Сдачи с пятнадцати фунтов она мне не предложила, да я и не спросила. Когда я обнаружила, что бутылка открыта и больше четверти уже отсутствует, Хелен давно испарилась…

Как и ее шансы дожить до своего девятнадцатого дня рождения.

«Месть моя будет ужасной, дайте мне только до нее добраться!»

Несмотря на выпитую водку, я не могла заснуть. Я бродила по дому из комнаты в комнату и искала место, где чувствовала бы себя в безопасности. Такое место, где эти ужасные картинки перестали бы мелькать в моей голове. Но ненависть и ревность не давали мне уснуть.

В отчаянии я подумала, что, если попробую лечь в другой комнате и в другую постель, сон придет ко мне.

Я пошла в бывшую комнату Рейчел — ту самую, куда поселят вас, если вы приедете поголодать недельку, зажгла свет.

У комнаты был такой же нежилой вид, как и у моей, когда я приехала из Лондона. Хотя в шкафу все еще висела одежда, а на стенах плакаты. Я наткнулась на тренировочный велосипед и машину для гребли, купленные отцом лет девять назад в результате энергичной, но короткой попытки привести себя в норму. Так они и стояли в комнате Рейчел, покрытые пылью и паутиной. Выглядели они устаревшими и скрипучими, совсем непохожими на те, что продают сегодня — с компьютерными программами, видеоэкранами и электронным счетчиком калорий.

Я с любовью посмотрела на эти доисторические сооружения, и на меня волнами нахлынули воспоминания. Сколько было восторгов, когда их привезли! Только мама не присоединилась к общей радости. Сказала, что не понимает, зачем все это нужно. Что ей ни к чему надрываться, что она уже достаточно потрудилась в жизни, будучи замужем за папой и воспитывая пятерых дочерей.

Мы же все были просто вне себя. С охами и ахами мы сгрудились вокруг машин, сверкающих хромированными деталями, и никуда не отходили, пока их не установили в оранжерее. Мы все возлагали на них большие надежды. Решили, что у нас будут фигуры, как у Джеми Ли Кертис (она тогда была очень популярна), после минимальных усилий. Поэтому от желающих не было отбоя.

Папа тоже сказал, что хочет такую же фигуру, как у Джеми Ли Кертис. Мама не разговаривала с ним целую неделю.

Вначале мы ссорились и спорили, чья очередь пользоваться машинами. Было пролито много слез и сказано много грубых слов.

Особенно нам нравился велосипед: Маргарет, Рейчел и я были крайне недовольны размерами наших поп и бедер. Машина для гребли не пользовалась такой популярностью — мы были молоды и еще не осознали, что у людей могут быть толстые руки.

Маргарет, Рейчел и я провели большую часть своей подростковой жизни, стоя спиной к высокому зеркалу и едва не вывихивая шеи, пытаясь разглядеть, как наши попки выглядят сзади. Каждая пара джинсов рассматривалась с точки зрения ее способности уменьшить зад. Каждый свитер и каждая рубашка подвергались такому же испытанию — прикрывают ли они наши зады?

Одержимость по поводу излишней величины зада можно сравнить только с одержимостью по поводу незначительной величины бюста.

Как обидно!

Ведь мы были прекрасны. У нас были такие замечательные фигуры. А мы этого не понимали.

Рейчел часто жалела, что не родилась раньше. То ecu в период голода в стране. Она однажды задумчиво сказала:

— Представляешь, какими бы мы тощими были, если бы несколько месяцев питались только травой и камнями!

Сейчас бы я заплатила крупную сумму, чтобы иметь такую фигуру, какую я имела тогда.

Тут мне в голову пришла страшная мысль. А вдруг на станет день, когда я вспомню, какой была сегодня, и пожалею, что фигура уже не та?

«Наверное, надо начинать получать удовольствие от того, что имеешь сейчас, — подумала я. — Потому что когда-нибудь мне захочется снова так выглядеть».

Естественно, энтузиазм насчет велосипеда и машины для гребли прошел быстро. Ожидания не оправдались, да к тому же случилось несчастье.

Хотя Хелен в то время было всего девять лет, она решила продемонстрировать нам, что только она знает, как работает машина для гребли. Для пущего впечатления она установила грузики слишком высоко и попыталась поднять их, предварительно не разогревшись. И тут же потянула грудную мышцу.

Она утверждала, что одна сторона у нее парализована и спасти ее может только огромное количество шоколада и постоянное внимание всей семьи.

Хелен была Хелен с молодых ногтей.

Если верить ей, боль была непереносимой. Она просила доктора Бленхейма избавить ее от страданий раз и навсегда. Все остальные тоже находили ее страдания невыносимыми и не возражали, чтобы ее от них избавили.

Но доктор сказал, что не может на это пойти. Не помню, как он это назвал — предумышленное убийство или еще как-то.

Папа уверил его, что мы предпочтем называть это убийством из жалости — он имел в виду из жалости ко всем нам. Мы обещали, что никому ничего не скажем. Но нам так и не удалось его уговорить.

Поскольку никто из нас, несмотря на все усилия, даже отдаленно не начал походить на Джеми Ли Кертис, мы почувствовали, что нас подвели, и в отместку начали игнорировать велосипед. Немного погодя даже отец перестал притворяться, что пользуется тренажерами. Он пробормотал что-то насчет того, что прочитал в «Космополитен» статью, в которой говорилось, что слишком много физических занятий не менее вредно, чем полный отказ от них.