Соло для пистолета с оркестром - Наталья Андреева

Он все время удивлялся этой женщине. Она была глупа, но преподносила эту глупость как главное свое достоинство. Как, впрочем, и другие свои недостатки. Он позарился на ее невероятную сексуальность, завлекающую плавность движений и грацию красивого животного. Вероятно, в другой жизни она была именно кошкой. Пушистой, не породистой, без родословной, но зато неизменно ласковой со всеми. Даже имя у нее было мяукающее, кошачье: Милена.

И он не мог разлюбить это глупое животное, хотя и понимал, что хозяином ее будет тот, кто лучше приласкает. Можно было сколько угодно злиться на Милену, на ее проказы, безмозглость, поистине кошачью чистоплотность, но потом все равно приходилось покупать пушистому зверьку дорогой корм и пускать его к себе в постель, под теплое одеяло.

Везде, где она появлялась, между ней и мужчинами возникали какие-то особые отношения. Она невольно притягивала взгляды. Она не говорила, а мурлыкала. Не танцевала, а терлась. Один ей по-особому улыбнулся, другой подмигнул, третий назвал «ласковой крошкой», четвертый откровенно похлопал по заднице. Милена охотно принимала знаки внимания. Измениться, стать гордой и неприступной было выше ее сил.

Он ревновал жену бешено. Потому что чувствовал, как от рогов голова становится все тяжелее и тяжелее. Такие женщины, как Милена, не могут не изменять. Глупое животное просто скучало без ласки, а ему надо было работать. Зарабатывать деньги. Если он не будет этого делать, жена с легкостью найдет замену. А когда он работал, то не замечал никого и ничего вокруг. Созданный им мир требовал постоянного присутствия творца.

Милена этого не понимала. Да и роль жены писателя была не по ней. Слишком уж скучно. Она выходила замуж за выпускника института иностранных языков, надеясь, что он станет переводчиком и будет вывозить жену за границу. А там… Приемы, фуршеты, коктейли, романы с иностранными послами… Он и начал с переводов, но потом понял, что может добиться большего. Это его должны переводить на иностранные языки. Английский он знал в совершенстве: спасибо маме, с раннего детства приводившей в дом репетиторов. За это спасибо, но что касается фигурного катания… Коньки он ненавидел.

За те восемь лет, что он прожил с Миленой, они ни разу всерьез не поссорились. Со свекровью она не ладила, то и дело выпускала острые коготки, но к мужу ластилась. Такова уж была ее натура. Она вылизывала свою шерстку, вылизывала свое уютное гнездышко, их квартиру, вылизывала своего котенка, то есть Зайку. За это он терпел рога, отрастающие на голове. Делал вид, что ее измен не существует.

В конце концов очередной любовник захотел большего. Он захотел стать ее мужем. Видимо, этот хозяин пушистую кошку устраивал больше. Да и с мужем последнее время стало твориться что-то неладное. Мириться с его приступами Милена не собиралась. Она хотела нормального мужа и нормальную семью.

Милена все ему объяснила, он с этим не согласился. Ребенка не отдаст, и делиться с ней заработанными деньгами не намерен. Пусть попробует отнять Зайку через суд. Держать себя в руках он умеет, а когда не работает запоем, то и приступов не бывает. Он найдет время и выиграет у нее эту битву.

Она все поняла. И решила от него избавиться. Он даже не подозревал такого коварства со стороны женщины, которую любил! И ничего не почувствовал вплоть до того дня, когда все случилось: его запихнули в чужую машину и повезли неизвестно куда. Зимой, в метель, причем он видел, как в овраге догорает его машина. А она осталась с новым хозяином.

«Я вернусь», — пообещал он, все еще не веря в такое предательство. Она только улыбнулась: «Это вряд ли».

Он никогда больше не видел жену. И за долгие годы лицо ее странным образом забылось. Во сне он видел теперь только хищную мордочку и два зеленых глаза. В этих снах она всегда была злой, и каждый раз норовила пребольно его оцарапать. Просыпаясь, он трогал пальцами глубокий шрам на щеке, и ему казалось, что оставила его именно Милена…

АЛЛЕГРО (Скоро)

Глазов действовал в тот день строго по намеченному плану. С утра он поехал на поиски книги Акима Шевалье. Купив ее в одном из книжных магазинов, внимательно прочитал аннотацию. Как он и ожидал, писатель в последнем романе смаковал именно «Реквием». А что же еще? Книга так и называлась: «Записки мертвеца».

Конечно, критики назвали это символичным. Мол, все гении — пророки, они чувствуют приближение смерти. На самом деле Аким Шевалье знал наверняка, что скоро умрет. Глазов все еще не мог представить себе, что же все-таки заставляло его писать. Выговаривал себе еще один год жизни? Возможно. Но какой это должен быть надрыв!

Глазов пролистывал книгу в автобусе, по дороге в Люберцы. Это были откровения из потусторонней жизни. Одним из главных действующих лиц была огромная кошка, оборотень, который днем превращался в женщину, завлекал мужчин, а по ночам перегрызал своим жертвам горло. Один из мертвецов и восстал из гроба, чтобы наказать оборотня. А заодно и всех прочих вредных тварей. Вампиров, леших и чертей. Идея праведной мести захватила автора целиком.

Глазов решил изучить последнее творение Акима Шевалье подробнее, но чуть позже. Сначала надо было выяснить, где именно разыгралась драма. Куда отвезли Акима Шевалье после того, как он якобы погиб в автокатастрофе? След привел его в Люберцы, к матери того парня, которого похоронили вместо писателя…

…Знаменитые Люберцы на первый взгляд ничем не отличались от любого из городов ближнего Подмосковья. Еще не Москва, но на работу уже можно ездить в столицу. Благо недалеко. Электрички по утрам забиты, на маршрутные такси огромная очередь, на дорогах пробки. Каждый, кто в них стоит, мечтает перебраться в Москву. К работе поближе. Там сытнее, льгот побольше, дороги лучше, магазины красивее. Цены в магазинах, правда, грозно оскалились: не для простых смертных! Зато за просмотр экспонатов денег не берут. Попробуй купи нынче билет в Третьяковку! Дорого, и ехать не ближний свет. Вместо этого можно, например, посмотреть в супермаркете натюрморт из морепродуктов либо из экзотических фруктов и вин, в бутике глянуть на шедевры известнейших модельеров, а в мебельном полюбоваться на ванно-спальный пейзаж. Глядишь, и выходной прошел с пользой.

Глазов к Люберцам давно уже привык. Здешний народ своей малой родиной гордился и на пришельцев смотрел свысока. Дмитрий уважал в людях эту гордость, поэтому дорогу ему показывали охотно, куда не надо не посылали, и в прямом и в переносном смысле. Он вообще-то не ожидал, что мать Коляна дома. Ехал наудачу. Летом все заняты дачным хозяйством. Правда, преимущество жителей Подмосковья в том, что они запросто могут урвать кусочек земли рядом с домом, что для пожилых людей немаловажно. Если так, то женщину он в любом случае отыщет.

Месторасположение дома, где когда-то жил Колян, Глазов вчера выяснил. Добравшись до него, увидел, что у первого подъезда сидят на лавочке пенсионеры. Дышат в теньке свежим воздухом, набираются сил и здоровья.

Сидели две бабульки и дедок с палочкой и орденскими планками на вылинявшем пиджаке.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Дмитрий.

— Здравствуй, милок, — отозвался дед. — Кого-то ищешь?

— Дружок у меня когда-то здесь жил, светлая ему память. В армии вместе служили. В Вооруженных Силах СССР. — Глазов специально сказал именно так. Он рассчитывал на говорливого деда.

Дед тут же расправил грудь, погладил орденские планки:

— Вот и я за Родину… Да… В сорок пятом, как сейчас помню, когда брали мы Кенигсберг…

Дмитрий долго и терпеливо слушал воспоминания деда о войне, его жалобы на здоровье, на цены в магазинах, на дорогие лекарства. Бабульки согласно кивали головами. В кармане у Глазова была новая пачка сигарет. Он купил ее утром и по привычке взял с собой. Сейчас Дмитрий достал сигареты, предложил деду:

— Курите?

— Не без этого, сынок, — и дед охотно потянулся к пачке. — Ишь ты! С фильтром! И курим, и бутылочку по праздникам распить можем.

— Здоровье, значит, позволяет, — усмехнулся Глазов.

— Больше, чем отпущено, не проживешь.

— Это верно. Значит, тяжелая она, жизнь-то?

— Жизнь как жизнь. Живем, хлеб жуем. Да… Довели народ…

— Точно, — Глазову вдруг и самому захотелось курить. — Вот и дружка моего в живых уж нет. Я тут проездом, думал, мать-то жива его? Кроме Коляна есть кому о ней позаботиться-то? В этом доме он жил, дружок мой.

— В каком же подъезде? — спросила бабушка в белом ситцевом платочке.

— Не говорил мне Колян про подъезд. Про двор рассказывал, про друзей. Давно его убили, лет семь назад, не меньше.

— Это Колька, что ли? Вроде жил такой, в третьем подъезде, — встрепенулся дедок. — Мячиковы они.

— Не, Васильич. Тот Колька — Марьин, а этот — Варвары Павловны, — покачала головой бабулька.

— Варварин уже лет десять как сгинул! — не согласился дедок.