По дороге к концу - Герард Реве

Прибыв в Лондон, я не вижу П. на перроне. Ах, да, конечно ему удобнее ждать в конце платформы, возле ограды. Но и там я его не нахожу. Я складываю багаж за оградой и остаюсь ждать там. У П. могла поломаться машина, или в Enquiries, уже после нашего разговора, ему могли дать неверную информацию о времени приезда. По собственной глупости, звоня ему из Гарвича, я сказал, что если ему трудно меня встретить, то я без всяких проблем доеду к нему самостоятельно, да и не помню уже, что сказал дословно, то есть можно все интерпретировать в значении «не встречать» и так далее. Проходит полчаса. С перрона, соседнего с тем, на котором я стою в ожидании, через 25 минут отходит поезд до Гарвича. Что я здесь делаю, если Вим даже не счел нужным меня встретить? Сесть в поезд в обратном направлении — возможно, это самое разумное, что мне остается? Мое желание прислушаться к этому нашептыванию уж точно не ослабляется звяканьем, доносящимся из вокзальных колонок, с помощью которых путешествующую публику угощают рождественскими мелодиями. На нервной почве мне необходимо срочно отлить, но я не решаюсь ни оставить багаж без присмотра, ни сойти с условленного места, прихватив чемоданы, потому что все надеюсь, что П. как раз по дороге сюда. Потом, ровно через сорок минут после приезда, я вдруг замечаю П., бегающего взад-вперед через два перрона от меня, с этим его добрым, озабоченным лицом, заглядывающего за углы и посматривающего вокруг. Как же так получилось? Он приехал на вокзал вовремя, но на табло стоял совсем другой номер перрона прибытия. Все опять в порядке — я вру, что стою здесь всего-то минут двадцать, и мы садимся в машину. Он хочет сначала поехать в город поужинать, а только затем отправиться к нему домой — я ничего против не имею? Нет, ничего, но я начинаю осторожно расспрашивать его, что же такого интересного будет на сегодняшней party, о которой Вими смутно упоминал в письме ко мне. Ну, да, все правильно, вечеринка будет, и, может быть, он даже туда вечером ненадолго съездит, звучит его довольно уклончивый ответ. Затем, после того, как я продолжаю настаивать на дальнейшей информации, он признается, что не хочет брать меня с собой, учитывая возможность объяснения или даже драки между Вимом и мной.

— Видишь ли, если бы это организовывалось у меня дома, все было бы иначе, — растолковывает мне П., — если вы у меня расколотите пару стаканов, то это ничего, но у других я этого допустить не могу.

— Ну, послушай, я не такой уж неистовый зверь, — пытаюсь я ему объяснить, — и если мы договоримся, что я не буду драться и не буду много пить, то я и не напьюсь, и не полезу в драку, даже если они замучают меня до полусмерти, потому что раз уж уговор, я слово держу.

Сверх того, я сообщаю ему, что за целый день не выпил ни капли, и это чистая правда, потому что прогноз погоды выглядел тошнотно и я решил совсем ничего не есть и не пить алкоголя, что с моей стороны было очень предусмотрительно, так как на середине пути по Северному Морю начались сильные порывы ветра и на корабле порядочно наблевали, — к счастью, недуг охватил и маленькую четырехлетнюю рыжеволосую девочку, которая вплоть до заплыва в штормовую область два с половиной часа, не переставая, ныла «No! No!»,[134] зато после, за исключением того, что очаровательные кудряшки были испачканы ее собственной рвотой, с ней ничего неприятного — например, какого-нибудь падения — не приключилось.

— Обещаю, что буду пить только тоник или long drinks.[135] Кстати, я совсем не ревнив, ты ведь знаешь.

— Да, я знаю, что ты даже получаешь от этого kick,[136] — отвечает он, — но все равно это рискованное мероприятие.

— Жизнь — это постоянный риск, хочешь ты этого или нет; но тебе в самом деле нечего бояться.

П. соглашается, и сразу же после ужина в Сохо у Барторелли мы едем по адресу, где-то между Ноттинг-Хилл Тейт и Кенсингтоном, где в двухэтажном здании проживает дружеская пара; с младшим я когда-то много-много лет тому назад в своей наипечальнейшей съемной комнатке, через день после того, как познакомился с ним у П., попробовал перейти к интимным отношениям, в ходе развития которых я внезапно с ужасом обнаружил у него важнейший телесный недостаток (или, попросту, полнейшее отсутствие достоинства).

Вначале П., прямо как в немецком фильме, звонит, конечно, не туда и почти заваливается в квартиру к бабе в папильотках, которая, самое удивительное, несмотря на то, что уже часов десять вечера, нормальным, а не недовольным голосом в точности объясняет, какая именно дверь нам нужна. За этой дверью нас ждут такие же сумерки, какие царствуют и на вечеринках в Нидерландах, их я, между прочим, уже описывал: манеру «оборачивать единственную лампу в комнате, несмотря на угрозу возгорания, темно-красной оберточной бумагой или картоном для оформления витрин». Вот наглядный пример тому, сколько в мире вещей, которые стоят, видимо, выше национальных различий, и сколь мало разделяет народы. Глазам необходимо некоторое время, чтобы привыкнуть, но чуть позже мы уже неплохо ориентируемся, скидываем верхнюю одежду в спаленке и получаем при входе на кухню, сразу за дверью которой стоит стол, приспособленный под бар, большой стакан выпивки. К счастью, на вечеринке, оказывается, наливают только вино. В вине, и все это знают, не кроются насилие, подлость или порочность, в худшем случае у вас потемнеют зубы, из пасти будет вонять мерзостью и вас будут одолевать обременительные газовые атаки.

Внизу, в двух комнатах полуподвала и разворачивается действие вечеринки. В одном из помещений танцуют, и освещение здесь наиболее красное и тусклое; в другом, где народ сидит или стоит, разговаривая, свет ярче, но очень странного оттенка — кажется, охра с примесью розового, от которого лица гостей становятся похожими на ритуальные маски. В тот момент, когда я вижу в комнате младшего из хозяев, я вспоминаю, как его зовут — Эрик, а он, как оказывается из приветствия, до сих пор помнит, как зовут меня. Самое ужасное то, что он за прошедшие семь с половиной лет ни капли, просто ни капельки не изменился внешне, в сущности, красивый мальчик, хотя, на мой вкус, слишком похожий на манекенщика или этакого щеголя с гвоздикой в петлице с французской открытки. Он проскальзывает, подвижно и грациозно, вытянув одну руку перед, а другую за собой, мимо сквозь толпу, — слава Богу, о чем нам разговаривать?

И тут, ах, Боже, я вижу Вима. Он стоит в углу комнаты, спиной ко мне, в той самой хвастливой, небрежной позе, по которой сразу можно определить, что он выпил: правой ладонью он придерживает голову, одновременно локтем той же руки упираясь в стену, правая нога слегка согнута и приподнята. Его левая рука покоится на плече — запястьем и тыльной стороной ладони он даже касается шеи — Призового Жеребца, этого Главного Приза Любовной Лотереи, 23-хлетнего М., трогательно, сердце тает от нежности, как мило он одет: в идеальные ему по размеру брюки цвета хаки и полосатый хлопковый матросский свитерок. Даже в тусклом освещении, без малейшего движения, одна только Шея его выражает собой Тоску по Несказанному Утешителю, который когда-то существовал и, скорее всего, придет вновь; я бы хотел быть богатым и несчастливым королем, который отправится в дорогу за горы, чтобы найти его и положить все привезенные на верблюдах сокровища к ногам его или поднести их его родителям, у которых может быть куплен он сам, но не его Любовь. (Он пойдет со мной, но меня не полюбит, и не помогут никакие богатства или роскошь, бассейны или красные открытые спортивные машины, которые он будет получать от меня в подарок на дни рождения, и я буду лишь смотреть на него и мечтать, что когда-нибудь я его спасу, защищу и мы будем целомудренно жить вместе в Дереве, может, тогда он все-таки влюбится в меня. Ах, да.)

Вими разговаривает с человеком, которого я смутно припоминаю, тот узнает меня, и на его лице внезапно отражается ужас — он, наверное, думает о поединке на мечах, возмездии, в любом случае, боится, что сейчас произойдет нечто совсем нежелательное. Затем, конечно, Вими оборачивается: крики, объятия. Из отрывистых объяснений Вима я понимаю, что именно он, ради нашего же благополучия, советовал отговорить меня от присупствия на вечеринке, но что сейчас он очень рад, что я пришел. Я все же богоизбранный и блаженный человек. В то время, как я, молча и совершенно расслабившись, слушаю слегка хриплый, дарующий мне счастье голос Вими, я не забываю оказывать знаки внимания М. и протягиваю ему пепельницу; чтобы с бесстыжим восхищением скользнуть по его телу взглядом и тем же взглядом его даже чуть приласкать. (Можете не утруждаться: нет на свете ничего, никаких чувств, которых я не испытал бы — ничто человеческое мне не чуждо.)

Понедельник, после обеда, Я попробовал подремать немного, чтобы возместить потерянные ночные часы сна, но так и не уснул. (Я сегодня ночью отвратительно спал, но об этом позже.) Попытаюсь прогнать из головы сонливость, являющуюся единственным результатом попытки дневного отдыха, описанием произошедших вчера событий, прежде чем они растворятся в памяти. Так вот, вчера, на следующий день после party, Вим с М. пришли к П., чтобы, как мы и договаривались некоторое время тому назад, пообедать в нашей компании. Во время первой рюмки крепкого аперитива, сопровождая свои действия церемониальным многословием на квази-детском языке, я вручил Вими запоздалые подарки (он — Скорпион): книгу; 8 пачек табака; дорогого, громадного плюшевого кролика из Galeries Modernes[137] у которого уши изнутри розового цвета, а на шее — колокольчик, и обтягивающую нейлоновую рубашку. Подумать, а! М., «потому что у него тоже немножко день рождения» (ничто человеческое… и так далее), получает в подарок осленка гораздо меньших размеров и, чтобы произвести впечатление, экземпляр The Acrobat & Other Stories[138] с автографом. Настроение у всех прекраснейшее — лишь бы так и дальше. Обед протекает очень оживленно, несмотря на то, что П. необходимо ехать на другую встречу. Чем займемся? Давайте не будем сидеть в помещении, предложил я, никогда не знаешь, что может получиться из-за все возрастающего количества выпивки, нет, знаете, что мы сделаем? Мы пойдем в зоопарк, мы с Вими давно туда не ходили, а М., который родом, кстати, не из Лондона, ни разу там не был. Более того, это недалеко от Риджент-Парка. Прихватив весь хлеб, что мы смогли найти в кухне у П., а также немного сырого картофеля и цветной капусты, мы отправляемся. По дороге, хорошенько приправленный рюмочками до обеда и тяжеловатым португальским вином П. во время него, я начинаю, со всей своей притворной скромностью, хвастать перед М. и вести себя, говоря коротко и просто, «придерживая остроумие», ну, кто знает, о чем я, тот поймет, а другим объяснять нет смысла. Нравится ли ему, что «ему разрешили пойти со мной в зоологический сад»? А не «боится ли он больших и непослушных животных, которые иногда немножко сердятся и делают ам-ам и рррр»? Если боится, то ему необязательно их кормить, я смогу сам протянуть им хлеб или овощи через прутья решетки, будто это от него, и так далее — всякая такая отвратная ерунда.