Радуга 1 - Александр Бруссуев

Конкачи же обречены на страдание, невольно заставляя страдать всех людей, живущих вокруг. Они, умные, добрые и порядочные, все это понимают, но это только усугубляет душевную боль. Все больше ожесточаясь, они в конце концов становятся ускорителями распада общества, гниения веры и полного отрицания счастья, как такового. «Чем хуже — тем лучше. Чем быстрее все это низвергнется в Апокалипсисе — тем замечательнее», — таковой лозунг приходил на ум каждому из Конкачей.

Ну, а «Дуга» как раз и стояла на контроле за Божьим проклятием, не просто наблюдала, но и в меру своих скромных сил препятствовала наваливающемуся хаосу.

Саша прониклась к «своему» Конкачу недюжинным чувством уважения. Ромуальд Карасиков был замечательным человеком, сильным, умным, порядочным и донельзя одиноким. Он специализировался «по мусору», то есть истреблял всякого рода государевых силовых людей, офицеров и даже прапорщиков, зарвавшихся до уровня божков среди ничего не подозревающих соотечественников. Таким «избранным» было необходимо каждодневное доказательство своего величия и безнаказанности, что они успешно под самой разнообразной защитой слепого и глухого государства и делали. Ромуальд начал с жестких карательных мер, не размениваясь на внушения, постепенно, с каждым успешным устранением, дорастая до войны. Война с системой всегда приводила к тому, что негодяи все равно не переводились, а простые смертные — истреблялись обеими «воюющими» сторонами. Прямая дорога к терроризму в самом чистом виде.

Результатом короткого поединка стало возвращение Саши и Ромуальда домой. Правда, сейчас Саша, спустя три месяца после той командировки, пыталась заставить себя подняться с дивана, а вот ее противник уже на такие мелочи не разменивался: он все это время наслаждался покоем и умиротворением, безразличный ко всему сущему. Он был мертв и вернулся на Родину в цинковом ящике, как жертва военных действий (См. «Кайкки Лоппи»).

До самой середины мая Саша под патронажем Аполлинария анализировала все события, касательные загадочных Конкачей. Она с удивлением и огромным огорчением узнала, что как-то летом несколько лет назад погиб «бандитский» Конкач Пушич, но погиб не один. Рядом обнаружили тело его былого помощника по старинной аварии с «Мерседесом» на Гатчинской дороге, замечательного веселого парня Олега Евгеньевича по кличке «Шварц». Как-то так они перестали общаться, едва Саша ушла из Палаты. Поначалу перезванивались, но все реже и реже. Жизнь развела их в стороны. Осталась только память, добрая память. Саша, едва узнав о той дальней трагедии, нашла телефон жены Олега Татьяны и даже начала набирать ее номер, но передумала. Что можно сказать после стольких лет? К тому же, как выяснилось, тело Олега не было опознано со всей определенностью. В общем, Саша так и не решилась говорить с вдовой.

Ее кропотливая работа над проектом «Конкач» увенчалась ничем. Все Конкачи полностью оплачивали и свое обучение, и свои расходы. Средства на жизнь, кстати, получались ими также от их профессиональной деятельности. Отношение к какой-нибудь государственной или коммерческой структуре пришлось отмести. Казалось, они действовали сами по себе. В один прекрасный день, будучи в неприятной ситуации, грозившей самой решительной бедой, каждый из них чудом благополучно избегал какой-нибудь незавидной участи, потом исчезал, чтобы вновь возникнуть уже во вполне «суперменовском» виде. Так не бывает: это только президенты становятся таковыми исходя из высоких личных морально-волевых качеств. Обычным людям необходимо содействие и деньги, хотя бы на первое время, хотя бы в долг. Вскользь упоминался некий Куратор, но только, как имя, ничего боле. Может быть, просто какой-нибудь ростовщик-процентщик, ссуживающий суммы под благовидным предлогом. Но тоже не государев и не жулик-банкир. Просто Куратор, которого однажды упомянули всего несколько из ныне покойных Конкачей в приватных беседах да и то без уточнения его роли.

Стойку на него сделал Аполлинарий, словно отличный охотничий пес на затаившегося в сбивающих запах нечистотах хорька.

— Это должен быть наш клиент, — сказал он.

— Почему? — удивилась Саша.

— Методы у нас одинаковые, — ответил тот.

Куратора Саша не нашла, впрочем, даже Аполлинарий не добился никакого успеха. Теперь она решилась устроить себе отпуск, почувствовав только сейчас, как она устала за прошедшие пять месяцев. Лучший отдых — это пустая голова. Этого добиться можно было только на даче и только рядом с дочерью.

— Мама! Они убивают соловьев! — вдруг откуда-то из-за дома раздался испуганный крик Маши.

Всю апатию и сонливость сняло, как рукой, Саша в мгновение ока оказалась рядом с взволнованной дочерью.

— Мама! Они убивают соловьев! — повторила та и показала рукой на нечто, копошащееся в кустах. На глазах у нее стояли слезы, губы тряслись от сдерживаемых рыданий.

— Спокойно, Машенька, это все из-за птичьих раздоров, — пыталась успокоить дочь Саша. — В природе так бывает. Одни нападают на других из-за территории, или в брачный период, или для добычи.

— Но почему голуби в кустах убивают соловьев? Они же не едят друг друга! — возразила Маша и, наконец, разрыдалась.

Саша прижала дочку к себе, гладя ее по голове, а сама с ужасом наблюдала, как свора вполне городских «сизарей» забивает клювами маленькую серенькую птичку. Под кустами черемухи уже были видны разбросанные перья и один недвижимый пестрый комочек — первая жертва.

В этих местах издавна устраивали песенные поединки самцы-соловьи, завлекая самок. Чудесные песни были также естественны в мае-июне, как долгожданное наступление летнего тепла. А теперь неизвестно откуда-то взявшиеся городские птицы клевались насмерть с певцами лета и зари. Очень противоестественное зрелище. Ладно бы мерзкие гадливые голуби бились бы с памятниками, или с какими-нибудь одичавшими котами-охотниками, но с безобидными пичугами, с которыми вообще никогда их интересы не пересекались!

Голуби тем временем вспорхнули с черемухи вверх, собрались в косяк и стали кружить над зарослями. На земле остались лежать два окровавленных и изломанных птичьих тельца. Почему-то казалось, что странные городские птицы, над которыми всегда насмехались вороны, не торопятся улетать восвояси, где много помоек, где удобные для житья вентиляционные шахты домов, где безумные старушки кормят их булкой. Они курсировали, словно хищные копчики, высматривающие (или выслушивающие) добычу.

Саша всегда с недоверием относилась к этим символам городов, голубка Пикассо не вызывала ни восторга, ни умиления. Название pigeon постоянно ассоциировалась у нее с простым словом pig. Она помнила, что в голубиных привычках — забивать слабых и птенцов, буде те под «рукой».

Они с Машей вернулись в дом расстроенные и подавленные.

13. Шурик Степченков

Шурик Степченков в свое время с трудом закончил прославленный институт Водного транспорта. Он не был глупым, не отличался леностью, но круг его интересов был столь широк, что посещение занятий не всегда укладывалось в каждодневную программу. К тому же родом он был с города Петрозаводска, с улицы Советской, где северные условия бытия и склонность населения образом и манерами походить на типичных представителей Государственных Общежитий Пролетариата вынуждали его заниматься воспитанием своего характера с младых ногтей. Шурик, унаследовавший от родителей инженерного сословия чрезвычайную улыбчивость, очки и добродушие, на улице проявлял чудеса героизма. Физические методы разрешения спорных вопросов с ГОП-кампаниями, как правило, не завершались в пользу не самого сильного и умелого парня. Но он никого и никогда не прощал. До тех пор, конечно, пока они сами не просили прощения.

Шурик, получив изрядную порцию оскорблений и унижений от своих более могучих соседей по улице, заступал, как Чингканчгук, на тропу войны. Он изучал все повадки своих недоброжелателей, начиная их персонификацию по степени опасности для себя. Он выявлял излюбленные маршруты движения, любимые способы глумления для получения авторитета, либо каких-нибудь денежек. Шурик начинал понимать своих врагов даже лучше, чем это могли сделать они сами.

И главным его союзником — было время. Он умел выжидать неделю, месяц и даже год, чтобы ответный удар был близок по эффективности к вечному двигателю. Причем, всегда обязательным было условие, чтобы наказание для негодяя пришло не от инкогнито, а именно от него, Шурика Степченкова, улыбающегося поодаль.

У него это начало получаться. Портили себе одежду, предмет гордости и вожделения, обидчики, вроде бы поскользнувшись на ровном месте. Однако, такое дело происходило именно с ними, в то время, как десять других человек этот опасный участок преспокойно проходили.

Ломали руки и ноги, опираясь на вполне безобидный бордюр, встающий, вдруг, дыбом. Обжигались до пузырей стрельнутой сигаретой, палили себе волосы, не сумев укротить обычную зажигалку.