Том 8. Рассказы - Александр Беляев

– Совершенно ясно! – ответил Гильберт. – Но, уважаемый профессор, к тому времени ваш ученый противник может умереть, и вам некому будет доказывать вашу правоту!

– Мы, астрономы, живем в вечности! – с гордостью ответил Лесли.

– Это все очень занятно, – сказал Карлсон. – Я вижу, что анабиоз – очень хорошая вещь для астрономов. Вы, например, можете попросить разбудить вас, когда погаснет Солнце, чтобы проверить верность ваших вычислений. Но мы – не астрономы – интересуемся более близким будущим. Сейчас нам нужен лишь опыт в доказательство того, что анабиоз совершенно безвреден и безопасен для жизни. Поэтому мы ставим условием, чтобы пребывание в анабиозе не длилось более месяца. Второе условие: процессы погружения в анабиоз и возвращения к жизни должны происходить публично.

– На это я согласен. Но месяц меня совершенно не устраивает! – И огорченный Лесли стал завязывать шарф вокруг своей длинной шеи.

– Позвольте, – остановил его Гильберт. – Мы могли бы сделать так: мы «пробуждаем» вас через месяц, а потом опять погружаем вас в анабиоз на какое угодно вам время!

– Отлично! – воскликнул обрадованный Лесли. – Я готов!

– Вы должны подписать ряд обязательств и заявлений о том, что вы по доброй воле подвергаете себя анабиозу и не имеете никаких претензий к нам в случае неблагоприятного исхода. Это только для формальности, но все же…

– Согласен, согласен на все! Вот вам моя рука! Сообщите, когда я вам буду нужен! – И обрадованный Лесли быстро вышел из конторы.

– Ну что? Клюнуло? – повторил Карлсон свое любимое выражение, когда Лесли ушел, и хлопнул по плечу Гильберта.

Гильберт поморщился от этой фамильярности.

– Не совсем то, что нам нужно. Вот если бы пару рабочих, которые раззвонили бы потом в шахтах.

– Будут и рабочие! Терпение, мой молодой друг, как говорит этот астроном!

– Можно войти? – в дверь конторы просунулась лохматая голова.

– Пожалуйста, прошу вас!

В контору вошел молодой человек в желтом клетчатом костюме. Сделав театральный жест широкополой шляпой, незнакомец отрекомендовался:

– Мерэ. Француз. Поэт.

И, не ожидая ответного приветствия, он нараспев начал:

Устал от муки ожиданья,Устал гоняться за мечтой,Устал от счастья и страданья,Устал я быть самим собой.  Уснуть и спать, не пробуждаясь,  Чтоб о себе самом забыть  И, в сон последний погружаясь,  Не знать, не чувствовать, не жить.

– Замораживайте! Готов.

Пускай горячею слезоюМой труп холодный оживит!

– Деньги даете сейчас или после пробуждения?

– После!

– Не согласен! Черт его знает, воскресите ли вы меня. Деньги на бочку. Кутну в последний раз, а там делайте что хотите!

Гильберта заинтересовал этот курьезный лохматый поэт.

– Я могу дать вам авансом пять фунтов стерлингов. Это устроит вас?

У поэта глаза сверкнули голодным блеском. Пять фунтов! Пять хороших английских фунтов! Человеку, который питался сонетами и триолетами!

– Конечно! Продал душу черту и готов кровью подписать договор!

Когда поэт ушел, Карлсон набросился на Гильберта:

– Вы упрекаете меня в том, что я разоряю вас, а сами бросаете деньги на ветер. Зачем вы дали аванс? Не видите, что это за птица? Держу пари на пять фунтов, что он не вернется!

– Принимаю! Посмотрим! Однако сегодня счастливый день! Смотрите, еще кто-то!

В контору входил изящно одетый молодой человек.

– Позвольте представиться: Лесли!

– Еще один Лесли! Неужели все Лесли питают склонность к анабиозу? – воскликнул Карлсон.

Лесли улыбнулся.

– Я не ошибся. Значит, дядюшка уже был. Я Артур Лесли. Мой дядя, Эдуард Лесли, профессор астрономии, сообщил мне прискорбную весть о том, что хочет подвергнуть себя опыту анабиоза…

– А я полагал, что вы сами не прочь испытать на себе этот интересный опыт! Подумайте, ведь вы станете одним из самых модных людей в Лондоне! – закидывал удочку Карлсон.

Но на этот раз рыба не клевала.

– Я не нуждаюсь в столь экстравагантных способах популярности, – со скромной гордостью проговорил молодой человек.

– В таком случае вы опасаетесь за дядюшку? Совершенно напрасно! Его жизнь не подвергается ни малейшей опасности!

– Неужели? – с большим интересом осведомился Артур Лесли.

– Можете быть спокойны!

– Никакой опасности! – тихо проговорил Лесли, и Карлсону послышалось, что еще тише Лесли добавил: «Очень жаль». – А нельзя ли отговорить дядю от этого опыта? Ведь он туберкулезный, и при слабости его здоровья едва ли он годен для опыта. Вы рискуете и только можете скомпрометировать ваше дело.

– Мы настолько уверены в успехе, что не видим никакого риска.

– Послушайте! Я заплачу вам. Хорошо заплачу, если вы откажетесь от дядюшки как объекта вашего опыта!

– Мы не идем на подкуп, – вмешался в разговор Гильберт. – Но если вы скажете причину, то, может быть, мы и пойдем вам навстречу.

– Причину? Э-э… она столь щекотливого свойства…

– Мы умеем молчать!

– Как это ни неприятно, но я должен быть откровенным… Видите ли, мой дядюшка богат, страшно богат. А я… я его единственный наследник. Дядюшка безнадежно болен. Врачи говорят, что его дни сочтены. Быть может, только несколько месяцев отделяют меня от богатства. Это как нельзя более кстати: я имею невесту. И в этот самый момент ему попадается ваше объявление, и он решается подвергнуть себя анабиозу и уснуть чуть ли не на сто лет, пробуждаясь от времени до времени только для того, чтобы посмотреть на какие-то падающие звезды! Войдите в мое положение. Ведь не может же суд утвердить меня в правах наследства, пока дядюшка будет в анабиозе!

– Конечно, нет!

– Вот видите! Но тогда прощай наследство! Его получат мои прапрапраправнуки!

– Мы можем «заморозить» и вас вместе с вашим дядюшкой. И вы будете лежать мумией до получения наследства.

– Благодарю вас! Этак рискнешь пролежать до скончания мира. Итак, вы отказываетесь иметь дело с дядюшкой?

– Было бы странно с нашей стороны отказываться после того, как мы сами опубликовали объявление о вызове охотника.

– Ваше последнее слово?

–. Последнее слово!

– Тем хуже для вас! – И, хлопнув дверью, Артур Лесли вышел из конторы.

III. Неутешный племянник

Первый опыт анабиоза человека решено было произвести в самом Лондоне, в специально нанятом помещении, публично. Широкая реклама привлекла в огромный белый зал многочисленных зрителей. Несмотря на то, что зал был переполнен, в нем искусственно поддерживали температуру ниже нуля. Для того чтобы не производить неприятного впечатления на публику, операцию вливания в кровь человека особого состава для придания ей свойства крови холоднокровных животных решили производить в особой комнате, куда могли иметь доступ только родные и друзья лиц, подвергавшихся опыту.

Эдуард Лесли явился по своему обыкновению с астрономической точностью, минута в минуту, ровно в двенадцать часов дня. Карлсон испугался, увидав его, – до того астроном осунулся. Лихорадочный румянец покрывал его щеки. При каждом вздохе кадык судорожно двигался на тонкой шее, а на платке, который профессор подносил ко рту во время приступов кашля, Карлсон заметил капли крови.

«Плохое начало», – думал Карлсон, ведя астронома под руку в отдельную комнату.

Вслед за Эдуардом Лесли шел племянник с лицом убитого горем родственника, провожающего на кладбище любимого дядюшку.

Толпа жадно разглядывала астронома. Щелкали фотографические аппараты репортеров газет.

За Лесли закрылась дверь кабинета. И публика в нетерпеливом ожидании стала осматривать «эшафоты», как назвал кто-то стоявшие высоко посреди зала приспособления для анабиоза.

Эти «эшафоты» напоминали громадные аквариумы с двойными стеклянными стенами. Это были два стеклянных ящика, вложенных один в другой. Меньший по размерам ящик служил для помещения человека, а между стенками обоих ящиков находилось приспособление для понижения температуры.

Один «эшафот» предназначался для Лесли, другой – для Мерэ, который с поэтической неточностью опоздал.

Пока врачи приготовлялись в кабинете к операции и выслушивали у Лесли пульс и сердце, Карлсон несколько раз в нетерпении вбегал в зал справиться, не пришел ли Мерэ.

– Вот видите! – крикнул Карлсон, в третий раз вбегая в кабинет и обращаясь к Гильберту. – Я был прав. Мерэ не явился.

Гильберт пожал плечами.

Но в этот самый момент дверь кабинета с шумом раскрылась, и на пороге появился поэт. Его лицо и одежда носили явные следы дурно проведенной ночи. Блуждающие глаза, глупая улыбка и нетвердая походка говорили за то, что ночной угар еще далеко не испарился из его головы.