Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

Мы невесело загоготали, наблюдая, как болевые ощущения в паху прилагаются к воздействию белого свирепого огня, что сразу, едва новенький проснулся, возобновил работу. Тлела, набираясь ума-разума, каждая клетка грешной эфирной субстанции. И личный червь – один из миллиона – конечно, не дремал: больше змей, чем червяк, подобие и порождение своего древнего и мудрого предка, он завертелся ужом на сковороде, кусая нервные узлы.

Должно напомнить, что это не так ужасно, как малюют. Вот, устрашится кто-нибудь: сказано всего ничего, а все уж нашпиговано ужасами. Но служба есть служба, чего-то подобного мы ждали – вот и получили. А вечности достаточно, чтобы привыкнуть ко многому, за свободу же полагается платить. Мы здесь не чаи распивать собрались, тут из любого лежебоки-белоручки в момент сделают настоящего человека – школа, обязательная для каждого. Могущий да вместит. Коли ты создан свободным отказаться от всего благотворного и жизнеутверждающего – откажись. Спорить бесполезно – от века начертан в высших сферах закон о всеобщей повинности. И, скажу прямо, лучше не отлынивать, не косить. Честное слово – не по душе мне так называемые альтернативные службы. Без них себя чувствуешь увереннее, а то еще затеряешься в буддийской нирване или окажешься в плену неорганических миров среди индейцев-толтеков – вот где, как рассказывают, полный абзац. Так что от заморских влияний и новшеств мы не в восторге – привыкли к здешним условиям: любая напасть умаляется, едва напомнишь себе, что ты – свободная личность, на костер и червяка согласился по внутренней склонности, ибо выбор – единственный поступок, где ты самостоятелен. Потому что дальнейшее, что бы ты ни выбрал, все от Верховного: и кущи райские, и адское пламя. Сильный, пытливый умом индивид выберет последнее, ибо в кущах неизбежно все равно окажется – рано или поздно. В этом – червь и скрежет зубовный: неотвратимость спасения.

Как-то забежал один субъект, считавший прежде, будто вечный червь и вечная скорбь ада – из-за вечного сознания отлученности от блага. Потом же только головой качал: как ошибался! Совсем наоборот: скрипят и стачиваются клыки с резцами при мысли о возвращении на гражданку, где уж не будет ни зла, ни выбора между ним и добром. И сами воспоминания о прошлых деяниях эфирных тел, о гордом отречении, о добровольно предпочтенном бичевании – все накопленное, нажитое постепенно померкнет, потускнеет вблизи от лучезарного Абсолюта.

Ведь человек, как сказано, сплошное зло, нет у него ничего своего, кроме возможности выбрать. Вот живет он, как может, не смыслит ни капли ни в себе, ни в своем создателе, и до того ему хреново, что только об одном и мечтает – попасть на Небеса. А раз мечтает, то, по милосердию Верховного, непременно попадет. Только в Небесах у него не останется личного, а будет лишь оболочка, которую Верховный заполнит благостным сиянием. И тому, во что превратится наш субъект, дадут понять, что все его земные мытарства и хлопоты – ничтожная суета, и нет ничего кроме Творца, а что от человеческой самости – то зло, своеволие, соблазн. Потому и не пустует преисподняя, в ней кто пуще других возлюбил себя самого – тот поглубже, а кто так себе, мелочь и шелуха, и даже Господни славные лучики худо-бедно улавливает – того к нам, на обычную действительную службу. Здесь все, в общем, неплохие ребята – их беда, что слишком самостоятельны и лучше будут строем ходить, чем образовывать сосуды под Божьи замыслы.

Но рано или поздно все потянутся вверх – иных заберут с потрохами, с грузом больной памяти, других поурежут в эманациях, самых же закоренелых обкорнают так, что останется от них только светлое зернышко, а все остальное, в чем смысл и суть их жизни, отправят на свалку. По мне, так этим даже легче. Лично я думаю о гражданке со страхом. Вот, дембельнусь, полечу в верха, где ждет не дождется любимая, уже свое отслужившая. Хлебнем мы нектара, сольемся в самозабвенный конгломерат под звуки ангельских арф – а дальше? Выйдешь, бывает, на плац и ловишь себя на мысли: а ведь, неровен час, станет мне жалко всего этого. Сколько здесь пережито, каждый уголек и к заднице приложен, и на зуб попробован! Смогу ли я после этого жить-поживать среди добропорядочных цивильных?

Был я как-то в увольнении, сгонял на Небеса – в самые, между прочим, нижние, несовершенные. Меня там приняли неплохо, так как сохранялось во мне помимо адского еще и другое, светлое начало. Правда, оно пребывало в черном теле – простите за каламбур. Погулял, поглазел по сторонам. Внешне, конечно, нас там всячески превозносят. Везде плакаты понатыканы с изображением героических сынов, которые в трудной обстановке доказывают, что нет ничего, кроме Создателя-Верховного. Ну, побродил по музеям и храмам, родителей навестил, да не застал папашу: говорят, он тоже покамест внизу, в духовном прообразе ресторана обжирается нечистотами. Зашел в Комитет матерей, что под председательством Пресвятой Богородицы, рассказал им о нашем житье-бытье – там только ахали да руки себе ломали. Обещали ходатайствовать перед Верховным – дескать, пускай поторопится с приказом. А я все думаю: ахают, восхищаются, соболезнуют, но не знают, не разумеют. Интересно, что было бы, сделай я кому-то на гражданке «велосипед»? или привязал бы тот же сапог? Те, кто дембельнулся, часто пишут нашим, что чувствуют себя чужаками на празднике жизни. Организуют всевозможные клубы и ветеранские общества, по праздникам упиваются в лежку и пугают гражданских. Большей частью им все прощают в память о тяжких веках испытаний, но если уж кто разойдется – препровождают вниз, но не в часть, а в зоновский прообраз, где полный беспредел. Однако многим того только и нужно, там они и остаются, и сидят, ожидая последнего суда, точимые червем грядущего прощения и поражения в правах.

Но вернемся к новичку. Поскольку он проснулся окончательно, я вздумал показать ему кое-что из адских достопримечательностей. По внешности новичка, которая в потустороннем мире вполне соответствует духу, было совершенно очевидно, что в миру он мыкался армейским политработником. Круг его интересов не представлялся, таким образом, чем-то непостижимым. Именно с политработы я и начал: привел его в кинозал, где круглосуточно крутили триллеры и садизм с мазохизмом хлестали через край. В зрительном зале царили мрак и смрад, на последнем ряду кого-то с резиновым скрипом драли, самозабвенно пыхтя от ненависти к партнеру и любви к собственной персоне. Я искоса поглядывал на своего спутника и отмечал, что зрелище любо ему: он протемнялся ликом и только поеживался от страстного пламени, жадно его пожиравшего, да отбивался от неугомонного червя. Поначалу все такие – я-то привык давным-давно, огонь мне не мешает, а с червем искупления мы даже пускаемся в разговоры. Он, бывает, злорадствует: вот, мол, дембельнешься – сожру тебя без остатка, а я отвечаю: так то когда еще будет, а пока помучайся, поскорби о моей пропащей душе, повертись голодным – ведь ты не насыщаешься вовек, и пока что ни крошки моего естества не пошло тебе впрок.

Досмотрев фильм, мы снова вышли на плац. Группа духов готовилась к отправке на учения: в земных пределах намечались большие маневры, и воины собирались пустить в ход весь арсенал адских нашептываний, подначек и провокаций. К нам подошел мой хороший приятель из старожилов, по имени Аластор. В мирском воплощении он, без сомнения, сделался бы отпетым дедом. Аластор угостил нас сигаретами и долго хохотал, когда те, едва мы поднесли угольки, взорвались и опалили нам шерсть. Дух сообщил, что вышел приказ оставить его на сверхсрочную, и все мое естество сочувственно отозвалось, наполнившись глубокой дружеской ненавистью – не без зависти. Скоро мы простились, он вернулся к своему взводу, а мы отправились дальше.

Посетили мы и медсанчасть, где выл, пребывая в шоковом состоянии, подземный бес, которого с целью демонстрации Господней любви вознесли в Небеса. Но любовь – вопреки расхожему мнению – проявилась не в вознесении, а в отправке его обратно, ибо в обществе ангелов бедолаге сделалось до того худо, что праведники не смогли этого снести. Посему бес был удостоен высшей милости – полного и окончательного водворения в привычный ад, но то был бес закоренелый, а нам подобного снисхождения ждать не приходилось. Червь не лгал, суля двуличным, совмещающим светлое и темное начала тварям, забвение грехов и утрату независимости. Бес между тем стонал и проклинал духовидца, ради прозрения которого Верховный выдернул его из родного пекла и подверг жесточайшей пытке – без этого, видите ли, духовидец не понимал, как это Господу не жаль в аду находящихся. Но теперь он знал, что Господу жаль, и даже очень, потому и держит их там, где им вполне вольготно и радостно.