Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

Мужик! — объявила Антонида. — Да шустрый такой — что жабененок выпрыгнул. Мало не убег из рук Ульяны. Она его — шлеп, шлеп, он и заорал.

— Доведется вписывать в колхоз. — Игнат качнул головой, поскреб затылок. — На собрании подал голос.

Женщины подхватили:

— С пупенок колхозник!

— Справный мальчишечка.

— И Галька молодец. Гуровна вон еще где. а она уже управилась.

Потом каждая из них будет по-своему относиться к Галине и ее ребенку. А сейчас женщины были едины в своих чувствах. Умиротворило, заставило позабыть недавний бурный взрыв ненависти и презрения свершившееся на их глазах великое таинство рождения человека. И они подобрели, потеплели душой.

— Кажете, жизнь толчет, — воспользовался Кондрат наступившей паузой. — Так для таго, видно, и рождается человек. Вон как приветила новога жильца: токи появился на свет божий, ще оглядеться не успел, а по ж... схлопотал

7

Катит и катит Днепр свои уже но-осеннему темные и тяжелые воды. Извечные спокойствие и величавость, неукротимая сила в его неторопливом, могучем движении. На своей долгой жизни немало он повидал алчных хищников, пытавшихся заполонить этот край. И всякий раз они были биты. Лелеял Славутич на своей груди дружины, насмерть стоявшие у славного стольного града Киева, поил и кормил ратников, отражавших набеги кочевников. Носил он на своих волнах чайки отважных запорожцев, храбро вступавших в бой с жестокими ордынцами и кичливой шляхтой. Теперь послужит доблестным правнукам незабвенных рыцарей родной земли... Побегут и нынешние завоеватели, как убирались встарь, спасаясь от гнева народного, былые охотники до чужого добра. Так были и так будет во веки веков! Уже пришли к нему сыны, с боями пробились —  нетерпеливые, покрытые пороховой гарью и пылью нелегких военных дорог. Пришли, чтобы покарать врагов, жестоко покарать за все совершенные ими злодеяния.

Вышвырнутые с Левобережья, гитлеровцы укрепились на правом берегу. Туда пристально всматривался Анатолий Полянский. Где-то в той стороне за горами и долами разлеглась сытая, упившаяся кровью ненавистная фашистская Германия, укравшая у него Виту — его любовь, его жену. И он доберется до этой еще далекой проклятой Германии, отыщет свою подругу, вырвет из неволи...

Батальон окапывался. Тяжело после многокилометрового перехода рыть саперной лопаткой неподатливую землю. Анатолию вовсе не хочется здесь задерживаться. Душа горит, рвется вперед, туда, где засели фашисты.

— А ты долби, сынок, долби. Неча ворон ловить, — сказал ему пожилой ефрейтор, уже по пояс вошедший в землю.

— Успеется, Митрич, — отозвался Анатолий. — Небось, надолго застряли.

Митрича Анатолий держится с самого начала своей службы. А попал он вместе с некоторыми мобилизованными крутоярцами в воинскую часть, освободившую Алеевку и двинувшуюся к Днепру. С тех пор и припал сердцем к этому рыжеусому донскому казаку — немногословному, угрюмому. Может быть, потому, что только этот ефрейтор поддержал его, когда он хотел прикончить начальника депо нациста Отто, отправившего Виту в Германию. Тогда Анатолия оттащили, не позволили свершить справедливое возмездие. И лишь Митрич твердил: «Зря, други. Зря придержали парня — не дали сердцу излиться».

Позже увидел Анатолий, каков в бою Митрич — злой, беспощадный. Потом уж узнал: сожгли гитлеровцы, разутюжили танками его тихую степную станицу, расстреляли жену, двоих сыновей-подростков, а старшую дочь так же, как Виту, угнали на фашистскую каторгу.

— Надолго, говорю, застряли, — недовольно повторил Анатолий.

— Надолго ли, нет — то, сынок, другая статья, сюда не касаема. Ты гляди в корень. На войне что главное для солдата? Не дать себя убить.

— Ничего себе «корень», — отозвался Анатолий. — Если каждый начнет от смерти бегать...

— Эк, молодо-зелено, — не прекращая работы, невозмутимо прервал его Митрич. — Красно гутаришь. А что же получится, ежли фрицы всех перебьют? Негоже. Воевать их некому будет. — Он кинул еще лопату земли, тут же перегнулся из своего полу-окопа, освободил присыпанного жучка. — Хучь и малая козявка, а жить, небось, хочешь, — проговорил с неожиданной для Анатолия ворчливой нежностью. — Уноси ноги. — И к Анатолию: — Так-то, сынок. Я эту премудрость в Сталинграде постиг. Если б не зарывались в землю... То ж держись к ней поближе. Она, голуба, и кормилица, она и заступница.

Справа буравил для себя щель Илларион Чухно, раньше других справился. Огрубел он, силой налился. Верно военком сказал, когда Илларион больным себя выдавал при мобилизации: «Не будет крыши над головой — быстро задубеешь». Солнце, ветер согнали погребную бледность — шутка ли, почти два года просидеть в погребе, прячась от немцев! Вот только не выжгло, не выветрило из его души заячью трусость. Так и норовит у товарищей за спинами остаться.

Анатолий недобро покосился в его сторону и нехотя взялся за лопату.

Кое-кто спустился к воде, чтобы заняться постирушками. За ними потянулись другие: смыть походную грязь, копоть, соль, прополоскать пропитавшиеся потом портянки, понежить в освежающих струях натруженные ноги.

С угрожающим клекотом прилетел снаряд, врезался в береговой откос, взорвался, оставив еще одну оспину на скорбном лике земли. За ним — второй, третий... Разноголосо засвистели осколки. Солдаты кинулись в укрытия. Анатолий беспомощно оглянулся — и На штык не успел углубиться.

— Схоронись! — сердито крикнул Чухно. — Еще накроют из-за твоей Дурости.

А с другой стороны обеспокоенно звал Митрич:

— Эк, незадача! Дуй ко мне, сынок!

У него в окопе Анатолий тяжело перевел дух, опасливо посмотрел вверх, прислушался к грозному шелесту снарядов.

— Небось, жарко? — поддел Митрич.

— Садит — спасу нет.

— А нам хоч бы что. — Митрич не спеша свернул самокрутку, протянул Анатолию кисет. — Закуривай... Самое время табачком побаловать.

— Да уж носа не высунешь. Осколки так и снуют.

— Вот и постигай, — невозмутимо продолжал Митрич. — Он, снаряд, без понятнее: кинули — летит. А ты гляди, как увернуться.

— Зря погибать неохота, — согласился Анатолий.

— Разве в том дело: охота ли, нет? Нельзя нам погибать, сынок, — с мрачным упрямством вел свое Митрич. — Пока не сничтожим фашистов — нельзя.

— Что ж наши молчат?

— Знать, не резон отзываться.

— Може, не успели подтянуть?

— То ты зря, пыхнув табачным дымом, веско проговорил Митрич. — Не сорок первый год...

— Ну и заткнули бы им глотку.

Митрич покосился на Анатолия, спрятал скупую улыбку в усах.

— И чего ты у меня в окопе сидишь? Тебе не иначе, как на полковом КП шишки разворачивать.

— А что? — принимая шутку, отозвался Анатолий. — Думаешь, не смог бы скомандовать: «Подавить огневые точки врага!»

— Смог бы, смог... Да ведь к зычному голосу еще и голова нужна. Вдруг это — артразведка? Вот и раскроешь фрицам все данные.

Артналет так же внезапно