Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Жаль только, что не смог накрыть фраеров, сделавших на­лет на Тихона. Не смогли их изловить фартовые. Теперь уж, наверное, смылись на материк, кайфуют. И хрен им положить на Тестя и всех воров села. Свое они справили отменно.

Тесть понимал, что скинуть его с бугров фартовые Трудово­го могли много раз. Когда Тихона не стало, а гастролеры пре­небрегли им, Тестем. Когда сам бугор был избит и унижен без­наказанно. Такое особым воровским законом предусмат­ривалось. Опозорен бугор иль ослаб - выбирай, «малина», нового. Ведь бугор - это хозяин, вожак. Даже зверье в стае слабых не терпит. Слабый не прокормит, не защитит. От него лишь горе. Слабый не одолеет охотников. Тесть не одолел ни за­езжих мокрушников, ни участкового. А значит, прав «закон - тайга». Но лучше было бы самому уйти. Хотя о таких чудесах слышать никогда не доводилось.

До последнего дня и вздоха держались бугры за свою власть. И расставались с нею вместе с дыханием и жизнью. Реже - когда кончалась ходка у бугра. Тогда он сам назначал нового, самого лучшего из кентов.

Тесть был уверен даже, что фартовые Трудового давно выбра­ли нового бугра. Конечно, из воров. Иначе и быть не может. Этот сыщет гастролеров, если в авторитете. Да и как же иначе - хозяин нужен каждодневно, на месте, а не на расстоянии. А его, Тестя, в Трудовое уж не вернут.

Интересно, вспоминают ли его кенты в селе? Может, уже забыли? Ведь средь фартовых, как и в стае, кентуются, пока все сыты. А чуть лихо - хана всему...

Воры и впрямь избрали вскоре после ареста Тестя нового бугра. Не из прежних. Из пополнения. Он держал зону в Холмске, был вором в законе много лет. За плечами шесть ходок, семь побегов, двадцать лет отбыты в зонах Севера, зато четверт­ной на воле. Удачлив, значит. Держал «малины» в пяти городах материка, потом здесь, на Сахалине. Тянул сроки в Магадане, на Печоре, в Якутии и в Комсомольске. Теперь вот - здесь, по нездоровью сюда определили. Последние три года остались. Выйдет ли на волю? Да кто же может быть уверенным? Если не случится ничего особого: не размажут свои, не угрохают в трам­бовке иль на разборке. Да мало ль что может произойти. Вон ногликского бугра, тот все огни и воды прошел, пришил плю­гавый сявка. Сонного. По кайфу. Потом его замокрили, но буг­ра из жмуров тем не поднять...

Тесть лежал, отвернувшись к стене, и размышлял: «Я им там, в Трудовом, нынче не кент, не хевра. Да и кому теперь я свой? Из закона, узнай, что петушеный я, вышвырнут под зад­ницу. На воле никто в дело не возьмет и не пойдут за мной, - вздыхал Тесть, проклиная свою затею с Никитой. Понимая, не сделай, не вели он Глобусу пометить фраера, самого из бугров выкинули бы. - Эх, судьбина, мать ее в задницу ворона клева­ла. Как надоело от тюремных нар по темным хазам на воле скитаться. Считал, что жил. Но доведись выйти, опять бы в «малину» похилял. Куда ж еще фартовому? Другой тропы нет. Пусть в захудалую. Но в ней свои. Я средь них как сыр в масле. А что иначе? Идти пахать? Обзавестись бабой? Да на хрена!

Лучше самому себя грохнуть. Жить на копейки, вкалывать день и ночь. А в кармане - ни хрена? Нет, такое -

для фраеров и дураков. Они - не мужики. Ни на что не спо­собны. У них вместо крови - дерьмо в жилах. Фартовые так дышать не станут».

—  Эй, фартовый! На допрос! - услышал от двери. Тесть неохотно встал и под охраной пошел к следователю.

...В Трудовом в это время шла своя жизнь. Условники рабо­тали в тайге, валили лес. Две бригады. Все как один - воры. Три другие бригады, что из работяг, строили дома из леса, при­везенного с делян.

Смолистые срубы, как куры на насесте, строились рядком. Для кого? В домах семьи жить должны. С ребятней, со старуха­ми, с дымом из трубы. И чтоб занавески на окнах. Но условни­ки не привезут сюда своих. Дай Бог ноги, как только срок исте­чет. А вольный люд вряд ли решится на соседство с условника- ми. Кому жить надоело спокойно?

Но заказ выполнялся.

До глубокой ночи визжала пилорама, раздирая бревна на доски. Их стругали, шлифовали, сушили. Ими настилали полы, потолки, обшивали стены.

В доме по три комнаты, не считая кухни и прихожей. Да коридор. К каждому дому в спину сарай ладили. И тоже с кры­шей, полом. Для основательных хозяев.

Условники, соскучившись по такой работе, бревно к бревну подгоняли, паз в паз.

Печник, что из условников, печки-голландки в домах склады­вал. Первую - особо тщательно. Соскучились руки по привычно­му делу. Он своим мастерством дорожил. Оно ему от деда в на­следство досталось. Во всех окрестных деревнях его голландки людей грели. Охапкой дров согревали дома сельчан. В каждой избе человек желанным гостем был. Везде чарку подносили. Пер­вому.

Вот так однажды по пьянке и ляпнул анекдот про вождя. В нем - ничего особого. А на другой день «воронок» подка­тил. Четвертак получил и особый режим как политически не­надежный.

Долго не мог уразуметь Кузьма, а что такое - политика? Она в его деле не нужна. Не кормила, не одевала семью. Разве вот пятерых детей осиротила.

Кирпич к кирпичу ложился. Все рядком, как дома в его селе. Дома... Но не люди. Ведь сыскался гад засадить его, донос настрочил. «Чтоб в его доме тепла не было», - пожелать боль­шего не мог печник Кузьма. Зла не хватало.

До воли еще год. Дома ждут. Старший сын уже трактори­стом работает. Колхозная гордость. Меньших, за отца, на ноги ставит.

—  Эй, Кузьма! - услышал печник голос.                                                 

Оглянулся. Участковый вошел. С ним печник в ладах. А чего делить? У всякого своя работа. И Дегтярев никогда не оби­жал печника. Хоть тот голландку не выкладывал в его доме, то сала кусок сунет, то пачку махорки. А один раз теплую поддев­ку принес. И пока никого не было, уговорил надеть и носить на здоровье.

Приглядывался он к Кузьме иль учился печному ремеслу, но не брезговал помочь печнику замесить раствор, подать кир­пичи на высоту. Подручного не всегда Кузьме давали. Людей не хватало для него. И печник не сетовал. Не обижался.

В такие дни, когда он оставался один, к нему всегда прихо­дил участковый. Вытащит из сумки ситный хлеб, пяток пече­ных картох, кусок рыбы.

—  Ешь, мастер. Не брезгуй. Еда хозяина не имеет. Она для людей. От Бога...

Кузьма после таких слов за обе щеки уплетал. Давился сле­зами. Деревенские посадили. А участковый выжить помогает. Ну и политика! Все откосы кривые. Простому человеку в ней ни хрена не понять...

Когда Кузьма судорожно проглатывал последний кусок, Се­мен давал ему чай из термоса. А потом брались за дело.

Вот так и разговорились однажды про житье-бытье.

— Я когда на пенсию уйду, в деревню жить поеду. На домик денег накоплю. И тоже в печники подамся. Хорошее это дело. По душе оно мне, - говорил Дегтярев.

— Учись, Сема. Всякое дело - клад. Умелые руки и самого, и семью кормят. По мне, так любой мужик должен, окромя умной головы, умелые руки иметь. Тогда он - человек. Ника­ким ремеслом требовать нельзя. И до смерти работать надо, - говорил печник, втайне гордясь, что участковый у него ремеслу учится.

За зиму они привыкли друг к другу. И с печками управля­лись споро.

Никто из работяг не смеялся над Кузьмой. А сам печник побаивался втайне, что вдруг о том фартовые прознают и обой­дутся, как с Никитой.

Случай этот всем был памятен. Оттого и разделились услов­ники по баракам. Не захотели работяги с фартовыми одну кры­шу над головой иметь. И, отремонтировав, обмазав, отмыв свои бараки, выгнали, выбили из них фартовых, забрав от них всех до единого работяг.

Фартовых к себе в бараки не пускали. И налог перестали давать. Воры били за это поодиночке тех, кто громче всех про­тив них «хвоста поднял». Досталось и Кузьме. Хотя и он в долгу не остался. Участковому ничего не сказал. Но тот, завидев фингалы под глазами, продержал фартовых три дня на деляне без вывоза на ночь в Трудовое. Чтоб поостыли да приутихли малость. Причину не сказал им. Но молодые мили­ционеры, а их теперь в селе больше двух десятков было, глаз не спускали с фартовых днем и ночью.

Печник оглянулся на участкового

—  Послушай, Кузьма, надо лесника нашего выручить, печ­ку ему поставить. У тебя тут дел мало пока. В следующем доме через неделю дожить можно будет. А у Трофимыча в избе коло­тун. Тяги нет. Дымит печь. Старая уже, развалюха. Еще каторж­ники дожили. Выручи старика. Хороший человек, - просил Дегтярев.

—  Мне без разницы. Давай выложу. Лишь бы кирпич да глина были под руками, - согласился Кузьма.

— Тогда сегодня и поедешь к нему на участок. Чтоб время не терять. Сосед Трофимыча за тобой заедет. Сам-то вроде при­болел.

После обеда поехал Кузьма в тайгу.

Участок старика Трофимыча в двадцати километрах от Тру­дового. Тайга в тех местах непроходимая, заповедная. Вырубки леса там не велись. И чужая нога никогда туда не ступала.

Из-под ног кобылы вспархивали непуганые куропатки. Лисы-огневки выглядывали из-за кустов. Зайцы и белки тоже, видно, не знали охотников.