Испытание - Ольга Резниченко

Увидела. Конечно, конечно, узнала. Обернулись и медсестры на меня. Захихикали.

Что же, смейся. Смейся над моим горем. Победила? Победила ты?

Мечтай.

Не ты победила.

Я сама сдалась…

И снова короткие, косые взгляды, глупое хихиканье.

— Какой ужас.

— Да она такой дурой была…

Я насильно натянула маску равнодушия. Отвернулась.

Эй, стоп, Мария! Не сдавайся. Не сдавайся хоть в этом!

Резкий разворот головы — и гневный, презрительный, упертый взгляд на… врагов?

Заметили, пристыдились, резко, как от кипятка, отпрянули взглядом, отвернулись.

Смех стих.

СУКИ. Смешно? СМЕЙТЕСЬ. Чужая боль — всегда смешно. Неправда ли? Или смех попытка скрыть страх, страх перед тем, что такое может случиться и c вами? Что же, тогда смейтесь, уроды, СМЕЙТЕСЬ!

— Мария, у тебя куртка расстегнута. Хочешь заболеть?

Обернулась. Увидав милую улыбку девушки, чуть не подавилась своей злостью.

— Привет, Лили, — едва слышно прошептала я.

— Привет.

— Можешь, увезти меня отсюда?

— Без проблем, — улыбнулась и, как по команде, тут же схватилась за ручки кресла. — Чего хоть вечно прячешься сюда в угол?

— А чего на виду торчать? Памятник, что ли…

— Подожди, — нервно схватила ее за руку, тут же осекая, останавливая ход.

— Что?

Я не могла оторваться взглядом. Мой Луи-Батист. Короткие шаги от автостоянки к дверям.

В руках сжатая детская игрушка и цветы.

— Ох, заметила нашего Красавчика?

Словно гвоздем в черепушку.

— Чего?

— Матуа. Ах, какая он — прелесть… Согласна?

— Ты его знаешь?

— А кто его теперь не знает?… Все наши девочки сходят по нему с ума. Такой лапочка, душка, настоящая пуся, — пробила словами у меня мозгу болезненный ритм. Немного дернула коляску и продолжила путь, ведь мой "ужас" уже давно затерялся с виду. — Помнишь, нашу затею на Рождество? С детьми и чтением им сказок?

— Да.

— Так вот в тот вечер Мелисента на этого Красавца наткнулась. Да все со своими помутнениями насчет "волшебства в Рождество". Бедный, воспитанный, он не смог, видать, найти достойные оправдания, не смог этой навязчивой наглой курице отказать. Или просто такой добрый… не знаю… Так, в общем, так наш Матуа и познакомился с Мигелем. Мальчиком, из 207 палаты, в онкоотделении. И теперь почти каждый день к нему приезжает. Подарки, цветы, сказки на ночь… Все в шоке… Приятном шоке.

— Так может, это — его родственник?

— Нет, нет. Они не были знакомыми. Мать ребенка сначала даже скандал устроила, шокирована, сбита с толку, обескуражена такими поступками, такому вниманию чужого человека к больному ребенку, тем более, что осталось-то всего… ничего, лишний раз расстраивать, делать больно маленькому… — затихла. Нервно сглотнула. Глубокий вдох и вновь продолжила, — А потом, видя, что это хоть как-то отвлекает, успокаивает мальчика, приняла как есть.

— А отец?

— У Мигеля нет отца.

— Откуда хоть ты все это знаешь?

— Ух, девочки были так поражены всем этим. Такой красивый, статный, богатый, и такой заботливый… к чужому ребенку…

— Может, и не такой чужой…

— Да нет же, говорю! Девки все пронюхали. Наш Луи неженат, и детей нет. И с этой женщиной не был знаком! Представляешь? Джес и его адрес пробила. Сумасшедший дом! Вот так вот. Теперь у нас новая болезнь завелась. Матуанизм называется. Гиппократ в шоке.

Матуанизм. О да… видимо, воздушно-капельным передается…

… Почти каждый день, а ко мне так и ни разу не зашел. Хотя видел, видел. Узнал…

Глава Шестнадцатая

Колесики устало брюзжат по холодному кафелю…

Поворот, разворот, попытки перескочить финишную прямую лифта…

Шаг за шагом… чужой шаг за чужим шагом…

Оборот колеса за оборотом, мои обороты…

Я до последнего вздоха, до последнего движения…. дрожащей рукой толкая дверь, верила, надеялась, что увижу его там…

Но нет.

Не пришел.

Ни сейчас,

… ни через час,

……. ни на следующий день.

Чего я жду? На что надеюсь?

Идиотка. Глупая, недалекая идиотка. Которая сейчас знает, что делает, трезво рассуждает, искренне понимает безысходность своего положения, но в следующий момент снова срывается в пляс романтика, снова сердце колотиться быстрее, чем обычно, жадно погоняя кровь, толкая набегами к мозгу, взбудораживая его, наполняя образами и мечтами сознание…

К чему? Зачем?

Ведь все равно… пусто…….

Ничего не изменить…

И снова колесиками брюзжу по холодному кафелю…

Разворот, поворот, пытки в лифте…. на выходе…

И снова гнетущее одиночество под яблонькой.

Одна. Изгой. Добровольный или вынужденный?

Сложно ответить, кто прогнал кого: общество меня, или я — его…

Да и, по большому счету, неважно…. уже НЕВАЖНО.

Все равно один результат — П У С Т О Т А.

— Мария, тебе на массаж пора.

— Лили, может, не сегодня? Да и зачем… Все равно… все равно НЕ помогает…

— Нет. Ты поедешь…

Сложно опустить опущенные руки.

Сложно верить в то, чего нет. И чего не будет больше никогда…

Смириться. ОКОНЧАТЕЛЬНО смириться, а не просто на словах, в мыслях. СМИРИТЬСЯ и жить дальше.

Так?

Нет?

Посмотрим, посмотрим.

* * *

— Ай!

— Что?

— Что-то кольнуло…

— Где?

— Вот, здесь, в икре…

— Кольнуло?

— Да, дернуло что ли. Не знаю. Остро так.

— А теперь?

— Нет.

— А так?

— Нет…

* * *

Отмерли ноги.

Отмирает душа.

Умираю я.

Чувствительность… Камнем покрывается сердце. Уж лучше холодный бетон, иль кремний, чем… вечное кровотечение, без срока зияющие раны. Бессмертная боль. Меняю боль на холод и черствость. Меняю, да где найти того, кто бы обменял. Где? Почем? Цена какая?

Готова платить. И кошелек потрепанный уже в руках, да дьявол не спешит по душу.

Никто не спешит. Никому не нужная. Никому. День за днем, час за часом. Даже себе я уже не нужная. Н И К О М У.

Продана.

Продана Пустоте и Безвыходности. Продана НАВСЕГДА и БЕЗВОЗМЕЗДНО. Отдана бесплатно…

* * *

Мигель… Маленький, восьмилетний мальчик, последняя стадия рака легких.

Я смотрю на него сквозь небольшое узкое, клетчатое стеклышко в дверях палаты…

Скрючившееся от боли маленькое, худенькое тельце… В царстве детской сказки. Игрушки, много, всюду игрушки…. На полу, на тумбочке, в кровати… Цветы в вазах.