Пою тебя, о, Казанова - Илья Петров

Долго так продолжаться не могло, слухи о моих "художествах" достигли ушей декана и меня вызвали на партком, хотя я не был ни членом нашей славной партии, ни даже членом нашего не менее славного ВЛКСМ и где, в качестве куратора нашей группы, присутствовала моя француженка...

Надо сказать, что, в связи с тем что я был круглым отличником и к тому же активно помогал своей группе в занятиях по математике, придраться ко мне было практически невозможно, но что не сделаешь, если очень хочется...

Для начала в парткоме поставили мне в вину мое пристрастие к "ритмическим" танцам и осведомились о причинах моей нелюбви к традиционным русским, на что я вполне резонно ответил, что из исконно русских танцев я знаю только "барыню", которая не является танцем, а является пляской и, по сему, не может исполняться на танцверандах, а остальные танцы - как-то: полька, краковяк, различные па-де - и иже с ними - как явствует из их названий, тем более не являются русскими...

При этом я заметил, что в глазах моей француженки, назову ее Виолеттой, проскользнула искра злой иронии.

Не зная, что мне ответить, парторг для ясности замял вопрос и начал ко мне придираться по поводу моих длинных волос (я носил волосы ниже плеч тогда, когда на экранах еще не появился Тарзан. Замечу, кстати, что меня в связи с этим постигла жестокая кара, настигшая меня за мое собственное жлобство - из за чистой воды выпендрежа я зимой ходил без шапки, забыв о том, что если у собак есть подшерсток, то у меня его нет, в результате чего я теперь хожу с той редкой растительностью, которую мне, из жалости, сохранила природа...), стыдя меня и сравнивая с дикарями... Тут я не стерпел и, указывая на висящие на стене портреты Маркса и Энгельса, заметил, что они вряд ли разделяют эту точку зрения, а вообще-то это дело вкуса и моды.

Парторг явно смутился и выставил меня за дверь, а в глазах Виолетты я прочел полное одобрение моего поведения. Через несколько дней я встретил Виолетту в институте, там она меня остановила и попросила зайти на кафедру, где сделала мне соответствующее внушение, из которого я понял, что парторг попросил ее взять меня на заметку. Наконец-то до меня дошло, что дело пахнет керосином и я ей пообещал, что по-возможности буду паинькой. Мы долго с ней беседовали и я, понимая, что когда-то еще мне выпадет такой шанс залезть своими грязными лапами в ее нежную душу, поведал ей свою плачевную судьбу и, по наитию пустив слезу, заставил ее расчувствоваться до такой степени, что она даже намекнула на то, что и ей пришлось многое претерпеть.

Увы, первый курс закончился, в Москву уехать мне было нельзя и я порядился в местную ремонтную бригаду, занятую приведением нашего института в божеский вид. Тут меня и застала скорбная весть о том, что моя Виолетта перешла работать в соседний Педагогический институт.

Однако Амур не дремал и, внемля моим молитвам, сделал так, что я, идя в театр - а в Пензе был даже свой театр, - столкнулся нос к носу с Виолеттой... Мы сходили в театр, я ее проводил до дома, получил приглашение заходить и, через несколько дней, не преминул предстать перед ее светлыми очами..

Я вел себя вполне интеллигентно, пил из фарфоровой чашечки предложенный мне чай, рассказывал ей свои приключения, естественно, по возможности, немилосердно привирая в описании своих злоключений и романтизируя пережитое мною в лагерях. ...Короче, повторилась вечная, как жизнь, история, о которой еще в свое время писал незабвенной памяти Шекспир - "она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним..." По ходу действия выяснилось, что ее муж, замечательный, по ее словам, и во всех отношениях порядочный и даже непьющий человек, вот уже два года как отдал Богу свою грешную душу и, неутешно скорбя о нем, она с тех пор ведет то, что в наши дни, называется здоровым образом жизни. Я стал ее посещать, мы вели интеллектуальные беседы, что не мешало мне вожделенно заглядываться на ее стройные, но в то же время достаточно полные ноги, однако перейти к более агрессивным действиям мне не представлялось случая - тут сказывалась моя, еще недостаточная в вопросах соблазнения женщин, квалификация и, как мне кажется, ее определенная неопытность в амурных делах.

Через несколько дней, при очередном моем посещении Виолетты, мне случайно попался на глаза засунутый на антресоли патефон, где он преспокойно пылился, не принося своей хозяйке какой-либо пользы. Быстро сообразив, что подобный подарок судьбы (а в те времена наличие патефона было достаточно большой редкостью) я смогу с великой пользой для себя использовать в своих гнусных целях, я, мгновенно разработав соответствующую диспозицию, тут же, неожиданно, в кустах, наткнулся на это чудо граммофонной техники, которое, опять-таки совершенно случайно, навело меня на мысль просмотреть пластинки. Обнаружив среди них несколько прелестных старых танго, а так как я еще с детства обладал склонностью к чарам Терпсихоры, то, вполне натурально, попросил Виолетту их завести... Прослушав несколько мелодий, я остановился, как сейчас помню, на незабвенном "Дождь идет" и, нечего и говорить, что я тут же пригласил Виолетту на танец. Сославшись на то, что она уже несколько лет не танцевала и уже не помнит, как это делается, Виолетта попыталась уклониться от расставленной мною западни. Впрочем ученицей она оказалась способной и уже вскорости, буквально через несколько встречь, мы с нею взахлеб танцевали не только танго и фокстроты, но и незнакомые ею блюзы и свинги...

Недаром говорят - лиха беда начало!

Виолета обладала прекрасным чувством ритма, она чутко реагировала на малейшие мои подсказки и с увлечением разучивала новые па. Казалось, что к ней пришла вторая молодость... она посвежела, на ее щеках заиграл румянец и вся она стала гораздо живей и раскованней.

Теперь, когда она перестала боязливо вздрагивать и инстинктивно отстраняться от меня при сильном захвате ее талии, я, помня наставления моей незабвенной Илги, начал скользящими поцелуями слегка касаться ее шеи и одновременно погружать свои пальцы в ее волосы... но ее прическа (плотный валик вокруг головы), не позволяла мне достигнуть желаемого результата. Наконец при очередном танго я не выдержал и, слегка целуя и покусывая ее мочку, захватил губами завиток на ее щеке и прошептал:

- Ты можешь сделать то, что я тебя очень попрошу?

- Что? - испуганно вздрогнула Виолетта.

- Ничего страшного, - ответил я, - но мне этого очень хочется...

Секунды две или три она колебалась, но потом, на что-то решившись и не предполагая, по-видимому, что я потребую от нее чего-то совсем уж непотребного, настороженно, но утвердительно кивнула головой.

Для меня это был прорыв... но я не стал форсировать события и, улыбнувшись про себя и еще сильнее, чем всегда, сжав ее плечи, шепнул ей на ухо:

- Распусти волосы...

Она рывком отстранилась от меня, внимательно посмотрела мне в глаза и начала медленно распускать свои действительно роскошные волосы. Когда последняя прядь упала с ее плеч, я развернул ее спиной от себя и полностью зарылся лицом в волнующую пену ее волос, не забыв, разумеется, одновременно стиснуть ее груди и тут же, продолжая атаку, нащупать ее соски и начать их ласкать. Виолетта замерла... Продолжая нежными круговыми движениями ласкать ее сосочки, я начал в ритме медленно затухающего танго вести ее к кровати и с последними тактами стонущей музыки снова повернул ее лицом к себе, и впился в ее все еще свежие губы...

Мягко опустив ее сразу же расслабившееся тело на кровать, я закрепил свою победу (хотя, в то время я еще точно не понял - я ее или она меня совратила с пути истинного) еще одним страстным поцелуем в губы, и видя, что она лежит в моих объятиях в какой-то прострации, не способная ни к какому сопротивлению, и даже не в силах крепко меня обнять, начал осуществлять заключительный этап процедуры.

Торопиться мне было некуда - она и так, как я понял, сопротивляться была не в состоянии. Я встал, притушил свет, быстро сбросил с себя мешавшие мне шмотки и прильнул к ее груди, которая оказалась выше всяческих похвал упругая, еще не потерявшая форму, примерно, как я оценил, 3-4 размера, та есть то, что мне нравилось. Снять кофточку и бюстгальтер было секундным делом, и только после этого я всерьез, опять-таки руководствуясь воспоминаниями об уроках, преподанных мне моей несравненной Илгой, занялся обработкой Виолетты.

Не торопясь залезть своей шаловливой ручонкой к ней под юбку, я долго целовал только шею, забирался в ее густые волосы, перебирал их руками, нежно целовал глаза и потом, одним стремительным рывком, опускался вниз и начинал облизывать и обсасывать ее сосочки, которые мгновенно твердели и напрягались, а Виолетта подавалась вперед и буквально старалась мне их всунуть прямо в рот. Но я не поддавался на провокацию, оставлял сосочки и переходил на грудь, которую снова начинал ласкать, оглаживать и мять, а потом, зарывался к ней в подмышки, с наслаждением впитывая в себя пленительный запах ее слегка увядающего женского тела... в свое оправдание могу сказать только то, что ведь и медведи любят тухлятину...