Дух любви - Дафна Дюморье

– Самое время уходить в море, – задумчиво пробормотал Томас.

Джанет через стол посмотрела на младшего сына. Что за странный врожденный изъян заставляет его временами быть таким подлым и хитрым? Он единственный из ее детей, кому она не доверяет. Способнее и умнее остальных, но в характере у него есть что-то такое, что заставляет ее содрогаться. Сейчас он вполне безобиден, но когда станет мужчиной, что тогда?

Не в том ли причина его отличия от остальных, размышляла Джанет, что после его рождения она была очень слаба и не могла кормить ребенка грудью? Поэтому она никогда не чувствовала его совсем своим.

Она отвела взгляд от Филиппа и взглянула на часы на стене. Джозеф, конечно, придет голодный. Она знала, что в этот последний вечер ему будет неприятно сидеть за столом со всей семьей и он захочет остаться с ней наедине. В этот момент в комнату вошел Джозеф. Его одежда была в грязи, а на щеке проступала уродливая красная метка.

Джанет знала: это означает, что он плакал.

Все посмотрели на него. Они подумали, что он, наверное, поранился об изгородь.

Только Филипп тихо, словно про себя, рассмеялся.

– Неужели она так здорово тебя расцарапала? – спросил он.

– Филипп, замолчи, – резко оборвала его мать и протянула Джозефу его тарелку.

Джозеф молча сел и за весь ужин не проронил ни слова. Остальные не обращали на него внимания: они привыкли к странным переменам в настроении Джо.

Когда убрали со стола, все, как обычно по вечерам, расселись вокруг камина. Джанет и Мэри взялись за рукоделие, маленькая Лиззи училась у сестры новому узору. Казалось, она единственная из всех замечала страдание в глазах матери и Джозефа. Один раз она даже прошла через комнату и сжала руку брата. Джозеф с удивлением посмотрел на нее и первый раз в жизни заметил, что выражением лица она очень похожа на Джанет. Он слегка потянул сестру за кудряшки и улыбнулся.

– Я обязательно привезу тебе новую куколку, – сказал он ей.

Томас сидел в своем кресле напротив жены с книгой в руках. Он прищурил глаза на мелкий шрифт и, пошарив в кармане, достал очки. Как стар он был в сравнении с тем Томасом, который двадцать лет назад поцеловал Джанет на вершине Плинского холма. Однако сам он не замечал этой разницы.

Герберт и Сэмюэль в углу комнаты чистили ружье Сэмюэля, Филипп считал деньги в своей копилке. Серебра у него всегда было больше, чем у остальных. Джозеф, засунув руки в карманы, стоял у окна, так что видна была только его спина.

На стене тикали и покашливали старые часы, в камине лениво горел огонь.

Томас закрыл книгу, откинул голову на спинку кресла и снял очки. Глаза у него слипались, он вздохнул, широко открыл рот и смачно зевнул.

– Пойду-ка я наверх, дорогая, – сказал он, обращаясь к Джанет.

– Конечно, Томас, – ответила она. – Да и тебе, Лиззи, уже пора спать.

В комнате девочек слышался легкий топот ножек Лиззи, в спальне над крыльцом – тяжелые шаги Томаса.

Время от времени громко поскрипывал дощатый пол. Один за другим остальные потянулись к своим кроватям, и вскоре Джанет и Джозеф остались вдвоем.

Она отложила рукоделие и разворошила кочергой догорающие угли. В комнате было зябко и мрачно. Джозеф погасил лампу и задул свечи. Он раздвинул портьеры, и лунный свет вывел на ковре белый узор. Затем он пересек комнату и во тьме опустился на колени перед Джанет.

– Ты знаешь, как сильно я тебя люблю? – прошептал он.

– Да, Джозеф.

Он взял ее руку и поцеловал в ладонь.

– Кажется, я никогда не понимал, что значит для меня потерять тебя.

Когда он произнес эти слова, она опустила голову ему на плечо.

– Но ты не теряешь меня, Джозеф. Это вовсе не расставание, для тебя это возможность найти себя и жить той жизнью, которая тебе подходит.

– Вдали от тебя не жизнь, а горе и страдание, которые превратят меня в камень, пока я снова не окажусь рядом с тобой.

– Замолчи, Джозеф, я не позволяю тебе говорить такие вещи. Трусость недостойна мужчины, недостойна таких, как ты и я.

Он впился ногтями в ее руку:

– Ты называешь меня трусом, да?

– Да, мы оба трусы, и мне стыдно за себя.

Он протянул руку и взял Джанет за подбородок.

– Я знал, что он будет высоко поднят, – улыбнулся Джозеф. – Но это ни к чему, давай не будем храбриться в эти последние несколько часов, что нам осталось быть вместе. Сейчас для меня мало толку в храбрости. Я хочу пролежать здесь всю ночь, плакать у твоих ног и молиться на тебя, молиться тихо и молча.

Он склонил голову, и Джанет, засмеявшись во тьме, поцеловала его в затылок:

– И долго ты намерен оставаться таким ребенком?

– Всегда. Никогда. Не знаю.

– Почему я не мужчина и не могу идти с тобой рядом? – вздохнула она. – Я проводила бы с тобой дни напролет и училась бы жизни моряка. Так и вижу, как судно кренится под ветром, как в штормовую погоду волны заливают палубу. А я босиком, с непокрытой головой, и вкус соли на потрескавшихся губах. Ночью поцелуи ветра и дождя, крики команды в темноте, а потом вдруг тучи расходятся, на небе ярко сияет белая звезда.

– Пойдем со мной, – сказал он. – Я найду для тебя одежду, скажу, что ты Сэм; пойдем, чтобы я не был один.

– Ты никогда не будешь один, Джозеф. Обещай мне, что ты никогда не будешь один.

– Так точно! Обещаю.

– А твои носки, ведь их надо штопать? И кормить тебя не будут как следует. Ах! Страшно даже подумать, как ты будешь там без меня.

– Мама, дорогая, любимая, все будет в порядке. Посмотри, теперь я настоящий храбрец, а ты вся побледнела и дрожишь, как ягненок в поле. – Он поднял ее на руки и стал легонько покачивать. – Ну и где же твой гордый подбородок?

– Все это притворство, и так было всегда, всю жизнь, – прошептала она. – И ты это знаешь, верно?

Она рассмеялась сквозь слезы.

– Перестань, перестань же, – сказал он. – Ведь мы так здорово говорили о храбрости. Послушай, что бы я ни делал и где бы ни находился, каждую ночь в этот час я буду искать на небе звезду; и если решу, что хоть одна звезда указывает пальцем на Плин, я буду закрывать глаза и желать тебе доброй ночи.

– Джозеф, что навело тебя на эту мысль?

– Сегодня вечером у развалин Замка она сама пришла ко мне и принесла утешение. Когда я буду в море, ты в это же самое время будешь высовываться из окна своей комнаты над крыльцом; и звезда, которая будет стоять прямо над тобой, будет той самой звездой, на которую смотрю я.

– Я запомню, Джозеф. Каждую ночь. А ты сам не забудешь?

– Никогда, никогда.

Она взяла его лицо в руки и улыбнулась; лунный свет тенью пробежал в его глазах.

– Мой малыш, мой дорогой.

В камине опадал пепел, на стене медленно, торжественно тикали часы.

На следующий день дул северный ветер, и, хотя было воскресенье, капитан Коллинз твердо решил отчалить с вечерним отливом. Вещи Джозефа были доставлены на борт и помещены рядом с его койкой в носовом кубрике. Вся семья спустилась в порт, чтобы проводить его и пожелать ему счастливого плавания. Томас тепло пожал сыну руку и, пожалуй, слишком старательно высморкался, когда увидел, как он вместе с другими матросами спускается в шлюпку и отплывает к кораблю.

Томас любил своего красавца-сына и, несмотря на все его буйные выходки, гордился им. Сэмюэль, Герберт и Филипп хлопали брата по плечу, в шутку называя заправским моряком, а сам он до конца остался верен смеху и шуткам. Мэри украдкой положила ему в карман пару шафрановых булочек, а Лиззи подарила букетик белого вереска, который нарвала на холмах. Джанет стояла немного поодаль и спокойно разговаривала с кем-то из знакомых. Джозеф тоже не решался подойти к ней, отпуская в разговоре с отцом какие-то веселые замечания по поводу погоды.

Проходили последние минуты, нет, уже летели – все быстрее, быстрее уносились они в беспощадном потоке времени. Джозеф сделал шаг в сторону Джанет. Шлюпка была готова отчалить к кораблю, ждали только его.

Джозеф схватил руки матери и торопливо, порывисто поцеловал ее в шею под ухом.

– Я не могу собраться со словами, – пробормотал он, – было что-то… много чего, что я собирался тебе сказать. Все вылетело… в моей голове нет ни одной мысли.

Он тяжело сглотнул. Джанет смотрела поверх его головы. Казалось, в ее сердце не было ни единого чувства. Ее члены окаменели, язык отказывался двигаться. Она заметила, что у Мэри капор съехал набок, отчего у той был глупый вид, словно у пьяной. Не забыть бы сказать ей об этом.

– Да, – только и промолвила она.

– Не… не простудись… не заболей, не забудь, что вечерами уже прохладно, – сказал он ей с отчаянием в голосе.

– Нет… ах! Нет! – Джанет с удивлением слышала собственный голос, глухой и холодный. – До свидания. – Она с ужасом посмотрела на него, ее глаза пожирали его лицо, руки нелепо вцепились в шаль. – Ты уезжаешь?

Он отвернулся от нее и с воплем соскочил в шлюпку.

«Наляжем на весла, помчимся, как черти».