За фасадами старинных особняков. Экскурсия по самым известным петербургским домам - Татьяна Алексеевна Соловьева

я, — Пушкину, автору Руслана и Людмилы, автору стольких прекрасных мелких стихотворений, которые мы так восторженно затвердили, будущей надежде России, погибнуть от руки какого-нибудь Денисевича; или убить какого-нибудь Денисевича и жестоко пострадать… нет, этому не быть! Во что б ни стало, устрою мировую, хотя б пришлось немного покривить душой. ‹…› Признаюсь, я потратил ораторского пороху довольно, и недаром. Денисевич убедился, что он виноват, и согласился просить извинения. Тут, не дав опомниться майору, я ввел его в комнату, где дожидались нас Пушкин и его ассистенты, и сказал ему: „Господин Денисевич считает себя виноватым перед вами, Александр Сергеевич, и в опрометчивом движении, и в необдуманных словах при выходе из театра; он не имел намерения ими оскорбить вас“. — „Надеюсь, это подтвердит сам господин Денисевич“, — сказал Пушкин. Денисевич извинился… и протянул было Пушкину руку, но тот не подал ему своей, сказав только: „Извиняю“, — и удалился со своими спутниками, которые очень любезно простились со мною».

В доме Остермана-Толстого происходили и другие интересные и важные события. Александр Иванович был на редкость колоритной личностью, вызывавшей разноречивые толки. Человек чрезвычайно богатый, жестокий крепостник, он, однако, ненавидел Николая I — «палкина» и был связан с декабристами. В его доме жил декабрист Д. И. Завалишин.

Остерман-Толстой всячески старался смягчить участь декабристов. И это ему удалось в отношении своего внучатого племянника Александра Голицына, однако брата его, Валериана, отстоять так и не смог. Это настолько подействовало на графа, что он, уже немолодой больной человек, решил покинуть Россию и в 1830-х годах уехал за границу.

П. А. Вяземский так отзывался об А. И. Остермане-Толстом: «Нравственные качества его, более других выступавшие, были: прямодушие, откровенность, благородство и глубоковрезанное чувство народности, впрочем, не враждебной иноплеменным народностям».

Но, пожалуй, лучше всего Александра Ивановича характеризуют слова, сказанные им маркизу Паулуччи: «Для вас Россия — мундир ваш, вы его надели и снимете, когда хотите. Для меня Россия — кожа моя». Жизнь распорядилась по-своему: умер граф за границей, в Швейцарии, в 1857 году.

Но дом на Английской набережной был продан еще при жизни А. И. Остермана-Толстого — 29 октября 1837 года. Его купила за 400 тысяч рублей графиня Варвара Александровна Полье. В 1867 году дом официально перешел к Воронцовым-Дашковым. Но, по воспоминаниям современников, уже в 1840-х годах эта семья давала в нем балы.

В публикациях 1990-х годов появились сведения о другом местожительстве Воронцовых-Дашковых в 1830–1840-е годы. Однако в конце XIX — начале XX века, когда еще имелись свидетели тех событий, проживание Воронцовых-Дашковых на Английской набережной не вызывало сомнений. В книгах М. И. Пыляева, П. И. Столпянского, В. А. Соллогуба говорится, что балы Воронцовых-Дашковых проходили в доме 10 по Английской набережной.

Новая же версия скорее всего основана на справочных материалах, по которым особняк под номером 30 на Дворцовой набережной был собственностью Ирины Ивановны Воронцовой, матери Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова, а затем перешел к сыну. Согласно тем же источникам, дом 10 на Английской набережной принадлежал тогда княгине В. П. Бутер ди Радали. Однако по многочисленным свидетельствам современников, она в эти годы проживала в большом парголовском доме, где и устраивала приемы. Известно, что Бутер ди Радали подарила особняк на Английской набережной Андрею Павловичу Шувалову, который, в свою очередь, жил с супругой, Софьей Михайловной (урожденной Воронцовой), совсем в другом доме.

В XVIII–XIX веках были нередки случаи, когда дома сдавались владельцами без оформления документов, особенно если речь шла об известных лицах, да к тому же близких родственниках. С. М. Шувалова приходилась троюродной сестрой И. И. Воронцову-Дашкову.

Так почему бы Воронцовым-Дашковым — богатой супружеской паре, занимавшей видное положение в обществе, — не жить «своим домом», снимая здание на Английской набережной?

К тому же представляется весьма проблематичной возможность проведения роскошных балов в доме 30 на Дворцовой набережной, находящемся в непосредственной близости от Зимнего дворца. Ведь недаром это здание уже в середине XIX века стало числиться как «Запасной дом Его Императорского Величества».

Итак, балы у Воронцовых-Дашковых. «В день бала, или, скорее, в вечер торжества, дом графа представлял собой великолепное зрелище, — вспоминал литератор В. А. Соллогуб, — на каждой ступени роскошной лестницы стояло по два ливрейных лакея: внизу в белых кафтанах — ливрея Дашковых, на второй половине лестницы в красных кафтанах — ливрея Воронцовых… Мажордом ‹…› в черном бархатном фраке, коротких бархатных панталонах, чулках и башмаках, со шпагою сбоку и треуголкой под локтем».

Дом блистал богатством. Все было обставлено изысканно и со вкусом. Ужин для императрицы сервировался на отдельном небольшом столе на посуде из чистого золота. Все приемы Воронцовых-Дашковых отличались великолепием и врожденным барством.

Иван Илларионович Воронцов в 1807 году, в возрасте семнадцати лет, унаследовал после кончины Екатерины Романовны Дашковой ее имения, а с ними и право именоваться графом Воронцовым-Дашковым. В жизни он добился многого: стал действительным тайным советником, обер-церемониймейстером, членом Государственного совета, вице-канцлером Российской империи и царских орденов. Воронцов-Дашков был фигурой заметной при дворе, как говорили современники, обладал внешностью дипломата. Не случайно в 1822–1827 годах он был посланником в Мюнхене (Бавария), а затем в Турине (Сардиния). К тому же граф имел прелестную жену — Александру Кирилловну, урожденную Нарышкину.

Юную супругу царедворца по праву называли «самой блистательной звездой» на столичном небосклоне. В. А. Соллогуб писал о ней: «Много случалось встречать мне на моем веку женщин гораздо более красивых, может быть даже более умных, хотя графиня Воронцова-Дашкова отличалась необыкновенным остроумием, но никогда не встречал я ни в одной из них такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Живым ключом била в ней жизнь и оживляла, скрашивала все ее окружающее».

Александра Кирилловна была в числе немногих женщин, которые посещали сугубо мужской салон В. А. Соллогуба (в салон, кроме А. К. Нарышкиной, были допущены Е. П. Ростопчина, Э. К. Мусина-Пушкина и А. К. Демидова). Правда, дабы не отвлекать мужчин от умных бесед, дамам предписывалось появляться там в самых простых и скромных нарядах.

Пушкин не раз бывал у Воронцовых. Именно там произошло событие, о котором С. Н. Карамзина, дочь историка, в письме от 30 января 1837 года сообщала мужу: «…считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом». Уезжая от них, Пушкин сказал тетушке: «Он не знает, что его ожидает дома». То было письмо Геккерну — оскорбительное вне всякой меры и послужившее поводом к дуэли.

Об этом же бале у Воронцовых-Дашковых записала в своем дневнике и Д. Ф. Фикельмон: «…на одном балу Дантес так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина было с тех пор