Призрак Надежды - Сергей Новиков

век, где был прогресс, оставшийся в прошлом. Это омрачало, это было неизбежностью.

Да, я хотел обрести что-то значимое в своей жизни, я подозревал, что это связано с рукописью, но мне представлялось, что она мне не нужна. Мне было мало развлекаться дорогой, я же не стал ни таковым как Дианон, ни как Серафим, и я не присоединялся к Херувимам. Шагая по дорогам, я чего-то хотел, я слушал музыку, когда я её не сочинял. Я всё размышлял о мире настоящего и прошлого, не зная, где моя цель. Я думал, что могу раствориться в пути, оставшись в неизвестности. Жанна, которую я встретил, не была Жанной Д’Арк, оставшейся в веках. Капли моросящего дождя освежали лицо вместе с прохладным ветром, приходящим из неизвестности. Моя жизнь давала мне право идти, что мог делать любой, но в тоже время я не совсем понимал, зачем я это делал. Я мог бы остаться в том населённом пункте, где жила Жанна, но мне хотелось идти.

Я не видел Бога, который знал всё, который видел все деяния человека, и священников, катающихся в красных иномарках, и жизнь Дианона и его приспешников, и противостояние в новом времени. Я, как один из обывателей, размышлял о происходящем в мире, когда говорят, как Бог может это допустить, но он всегда молчал.

Иногда приходили мысли о бессмысленности моего пути, но остановиться я не мог. Когда наступил крах, президент исчез вместе с мегаполисом, наступило безвластие, но это было уже в прошлом, я вспоминал фразу «Миром правит любовь», когда моя любовь разрушила мир. Так я избежал обыденности, при мыслях о ней мне становилось противно, я шёл и шёл, объятый Вечностью. В веку я не знал, что я буду идти, я не знал будущего, кто-то меня не поймёт, а я не мог успокоиться, я знал обычность людей, я знал дружеские чувства, и я был отстранён и от обычности и от дружбы, а Любовь унёс Призрак Надежды.

Пройдя достаточно, я начал чувствовать сущность себя и времени, которое я прожил. Богу угодна была жизнь, но я же не знал, что он есть. Это не давало мне покоя. Легче было не думать об этом, но я не мог не думать. Я знал, что у меня ещё есть время, но я чего-то не понимал, тем более люди. Сибазон я уже не употреблял, он закончился. Пустые улицы населённых пунктов меня не вдохновляли. Что-то со временем меняется, возможно, не заметно. Когда я был с тобой, ты сказала, что я меланхолик. Та ночь прошла значимым эпизодом моей жизни, как это было для тебя, я не знаю, и у меня была другая жизнь, как и у всех людей во время постапокалипсиса.

Однажды я набрёл на психиатрическую больницу, которая была покинута. Я зашёл в помещение, которое было зловещим и пустым, мои шаги звучали в коридорах. Наркотики я искать не собирался, я представил это помещение, когда здесь были пациенты и медперсонал, теперь же не с кем было поздороваться. Койки остались не заправленными, тумбочек не было, окна зарешёчены деревянными планками, я услышал звук льющейся воды из крана. Я прошёлся мимо кабинета с надписью «Психиатр», прикоснулся к дверной ручке, дверь отворилась, я зашёл в эту некогда обитель врача. Слева стоял диван, справа музыкальный центр, зачем он здесь был нужен, мне было неизвестно. На столе лежала какая-то бумага, я поискал ручку и написал на листке «Выписан» и расписался. Посмотрев на это, я пошёл на выход из здания, некогда являвшейся лечебницей для психбольных, судьба которых неизвестна.

Глава 11

Осень продолжала жизнь обитателей северного полушария планеты Земля. Монастырь, в котором ранее находился Александр, продолжал свою жизнь, было известно, что в Европе, где-то в районе Цюриха, зародилось движение монахов, подобное Херувимам. Их предводителя звали Цюдольф, ярый приверженец порядка, который он хотел соблюдать во всём, не взирая на помыслы и соблазны перевоплотившегося мира. Синие глаза Цюдольфа смотрели на монитор, в то время как я шагал по просторам России, его соломенные волосы отражали блики, исходящие от экрана, он был чем-то занят. Наш настоящий «средневековый» мир уже не позволял общаться с людьми из других мест планеты, мы были изолированы друг от друга, кто-то пытался что-то сделать по отношению к этому, с выгодой приобрести титан и золото, но у Цюдольфа золота была многократно больше, чем у Серафима и Дианона, потому что он владел бывшими банками Швейцарии.

Когда Цюдольфу было 19 лет, он пребывал в психиатрической больнице Цюриха. Он высказывал умные фразы, которые воспринимали за бред психбольного. В итоге, он это понял и перешёл на простую речь, в общении с медперсоналом и врачами, что ему не легко давалось. Находясь в больнице, задолго перед произошедшими событиями, ввергнувшими цивилизацию в хаос, Цюдольф имел предчувствие этого, которое высказывал людям, за что и попал в это заведение. Когда он вышел из больницы, он ушёл в католический монастырь.

Продолжая жизнь, я шёл по осеннему лесу, когда жёлтые листья летели на меня. Забывая какие-то свои мысли, я мог их вспомнить, но уже в новом времени. Сейчас век был где-то, но мы не вымерли, как динозавры. Это знал Цюдольф, он это знал ещё до того, как я набрал первый символ кода.

Жанна готовила омлет в то время, когда я наблюдал как подросток играл в компьютерную игру в некотором игровом салоне, это была известная мне стратегия, в которую я сам играл в веку. Жанну знал Цюдольф, но она была русской. Когда наступил крах, Жанна жила в Швейцарии и продолжала там жить до недавнего времени. Её дед жил в России, а родители эмигранты исчезли в хаосе апокалипсиса. Она познакомилась с Цюдольфом через 5 лет после краха, в то время ей было 17 лет, Цюдольфу 29. Я наблюдал играющего в этом времени, зная, что это была реальность, но парень не думал, как я, его мироощущение было отличным от моего, когда я знал век. Я интересовался музыкой, скачивая её в этом игровом салоне, находящейся на жёстком диске почти без надобности, это была музыка тех времён, они вспоминались в позитиве моего отрочества.

Иногда я наблюдал любовь – девушку с парнем, обнимающихся или сидящих на лавочке. Я же не имел таковых отношений, мой путь мне их не давал, я видел людей, не зная чем они живут. Это была десятая осень после краха, она была такой же, но в