Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках - Борис Керженцев

Но при таких личных качествах Никон был почти необразован, едва умел читать и писать, а его жизненный опыт, кроме короткого служения священником и пребывания в Москве, ограничивался стенами глухих северных скитов, откуда судьба неожиданно забросила его в архимандриты столичного монастыря и за царский обеденный стол, где сделала собеседником вселенских патриархов.

Между тем положение дел в греческой церкви и на православном Востоке вообще было тяжелым. Проблемы создавало не столько турецкое правительство, достаточно лояльно относившееся к своим христианским подданным, сколько отсутствие твердой позиции в среде высшей иерархии. Вся она была пронизана интригами и корыстолюбием.

Политика мусульман по отношению к иноверцам заключалась в предоставлении им большой степени самостоятельности. Немусульманское население султаната объединялось в несколько автономных административных образований, именовавшихся «миллетами». Православные жители Османской империи входили в «руммиллети», т.е. византийский миллет.

Внутренняя жизнь христианских общин, при условии признания ими верховной власти султана и уплаты подушной подати в казну, была достаточно свободной и приближалась к форме существования независимого «церковно-конфессионального государства», обладавшего полным суверенитетом{29}.

Весьма значительной была роль главы такого миллета, миллет-баши — как правило, представителя духовной иерархии. Пост миллет-баши в «рум-миллети» занимал константинопольский патриарх. Он распоряжался казной общины, контролировал сбор налогов, имел право судить и заключать виновных в тюрьму, а также множество других полномочий, гарантируемых и охраняемых законами Османской империи.

Греческие патриархи не умели пользоваться предоставленной им свободой и властью бескорыстно и во благо своих единоверцев. Положение духовного лидера сулило множество материальных преимуществ, и потому борьба за место патриарха была часто непримиримой и жестокой. Московский монах Арсений Суханов, на личном опыте познакомившись с обычаями «цареградской» иерархии, прямо упрекал греков: «Патриархов своих давите сами, а иных в воду сажаете, и ныне в Константинополе четыре патриарха…»

Сам константинопольский патриарх Парфений писал царю Алексею Михайловичу о происходящем в греческом православии: «В нынешнее время учинилась великая смута и колебание, частые перемены патриархам и иное многое зло, а отписать Вам о том… невозможно. Если бы я написал, то святое Ваше царствие слушать того бы не изволило».

Борьбой за власть среди православных иерархов Османской империи спешили воспользоваться европейские политики, агенты разных королевских дворов и правительств в Стамбуле. Кончилось тем, что представители протестантских стран поддерживали своего кандидата на вселенский патриарший престол, а католики — другого. Так, «протестантский» патриарх Кирилл Лукарис семь раз за свою карьеру (1612—1638) терял и вновь обретал престол, а его основной конкурент «католик» Контарис — три раза. Чуть более чем за полвека (с 1595 по 1657 год) на патриаршем престоле «рум-миллети» чаще сорока раз сменились хозяева{30}.

Хуже всего было то, что это противостояние отражалось на содержании греческих богослужебных книг. Искренне, или в качестве платы за поддержку, православные кандидаты протестантской или католической сторон усваивали сами и приучали паству к иноверческим канонам и текстам. В 1628 году вышел катехизис под редакцией патриарха Лукариса, «в котором он излагал свои взгляды на веру в строгом кальвинистском духе… — писал С.А. Зеньковский. — Дурхэмский епископ Мортон даже обратился с призывом к лютеранам, советуя им “по примеру православного патриарха” присоединиться к кальвинизму»{31}.

О происходящем в греческой церкви и на православном Востоке знали в Москве. Греки давно, со времен Флорентийской унии, не имели духовного авторитета в глазах русских православных людей. Были известны их «шатания» в вере, богословские и канонические погрешности, вызванные тем, что все греческие богослужебные книги, за неимением собственных типографий и средств, печатались в западных странах, выходили из рук и под редакцией иноверцев. Знали о вражде между иерархами и борьбе между ними за власть и деньги.

Серьезной проблемой стало появление в России многочисленных авантюристов-самозванцев с православного Востока, по разным причинам отстраненным от духовной власти, но приезжавших за «милостыней» и выдававших себя за настоящих патриархов и митрополитов. Дошло до того, что специальными указами из Москвы было велено задерживать назвавшихся восточными иерархами на границе, впредь до проверки их ставленных грамот и подтверждения истинного звания и личности.

Но еще более распространенным способом мошенничества со стороны греческих архиереев был набор ими в свою свиту множества случайных людей, выдаваемых за священников или родственников. Делалось это для того, чтобы все они получали щедрые подарки от московского правительства и немалую часть из них отдавали главе делегации в качестве платы за право приехать в Россию «подкормиться».

В Москве принимали алчных путешественников, хотя и относились к ним с недоверием. Как ни жалки были современные греки, как ни отличались они от прежних великих «ромеев», граждан града Константина, они представляли собой в глазах христиан всего мира зримую связь русского православия с православием вселенским, напоминали о том, что московское благочестие имеет не доморощенный характер, а глубокие и древние христианские корни.

Кому-то из заезжих гостей, одаренному более богатым воображением или наделенному большими амбициями, возможно, и Паисию иерусалимскому[8], первому пришла мысль не довольствоваться «милостыней», а предложить русским величественный проект воссоздания всеправославной империи, новой Византии, только на этот раз во главе с Москвой.

К тому времени, несмотря на серьезные внутренние экономические и социальные проблемы, правительство Алексея Михайловича все активнее втягивается в круг внешнеполитических вопросов, союзов и противоречий, затрагивавших интересы разных стран. Одним из самых насущных был вопрос о вхождении Украины в состав Московского государства.

Жители южнорусских областей давно и настойчиво просили царя принять их под свою руку, и обязательства, налагаемые осознанием кровной и религиозной близости, требовали от Алексея дать положительный ответ на эти мольбы. Но согласие означало новую войну с Польшей. Царь и его советники колебались.

Не исключено, что появившийся тогда «византийский» проект сильно укрепил решимость московского правительства начать войну. Перспектива расширения пределов православного царства до границ Второго Рима времен его расцвета придавала новый смысл присоединению Украины как первому шагу на этом пути. Одновременно с этим сама польская война, на фоне предстоящих колоссальных перемен, могла казаться не такой уж и страшной.

Больше всего новой идеей освобождения Царьграда и объединения всех православных христиан оказались увлечены молодой царь и его «собинный друг», Никон.

Двадцатидвухлетний Алексей всерьез и с удовольствием вошел в роль василевса, освободителя единоверцев во всем мире. Царь так серьезно отнесся к своему неминуемому переезду на берега Босфора, что его сильно беспокоило незнание языка своих будущих подданных. Как человек не слишком способный к изучению иностранных языков, Алексей Михайлович нашел замечательное решение проблемы. Однажды за обедом, принимая у себя Антиохийского патриарха Макария, царь просил его молиться Богу, «как Василий Великий молился за Ефрема Сирина, и тот стал понимать по-гречески». Так бы и ему, царю, молитвами благочестивого антиохийца «уразуметь этот язык».

В другой раз, встречая делегацию греков из турецкого «рум-миллети», молодой русский царь, не без театральности, пообещал не пожалеть для спасения страждущих под иноверным игом христиан никаких усилий: «Я принял на себя обязательство, что если Богу угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления».

Но страстный и неукротимый Никон оказался увлечен соблазнительным проектом еще сильнее, чем обладавший менее ярким темпераментом Алексей Михайлович. Такому человеку, как «ловкий и блестящий» Паисий, нетрудно было подчинить полудикого, но страстного бывшего лесного игумена своему влиянию. Иерусалимский патриарх, в свою очередь, видел, что «Московия» — обширная и богатая страна, а «московиты» — энергичные и сильные люди, искренне преданные православию. Вряд ли он сам верил в реальность осуществления проекта воссоздания новой «Византии» во главе с Москвой. Но в качестве обильного и надежного источника финансирования такая идея была превосходной.