Воскресный философский клуб - Александр Макколл-Смит

Изабелла перевела взгляд на Джейми. Когда-то она вкратце рассказала об этом Кэт, но вообще-то она не любила обсуждать эту историю. Да и в любом случае, что тут скажешь? Только то, что она полюбила не того человека и продолжала его любить в надежде, что все изменится…

— Я была влюблена в него без памяти, — спокойно произнесла она. — Я очень сильно его любила. Он был единственным, кого я действительно хотела видеть, с кем хотела быть. А все остальное не имело для меня особого значения, потому что я знала, как мне будет больно, если я откажусь от него. И я не хотела ничего замечать, как, впрочем, многие в моем положении. Да, люди часто упорствуют в своих заблуждениях.

— И…

— И однажды — мы были тогда в Кембридже — он попросил меня поехать с ним в Ирландию, откуда он родом. Он собирался провести несколько недель со своими родителями, которые жили в Корке. И я согласилась. Насколько я понимаю, это было серьезной ошибкой.

Она сделала паузу. Она и не думала говорить об этом с Джейми, поскольку это означало бы открыть ему то, что ей бы не хотелось. Но он сидел здесь, рядом с ней, и ждал продолжения, и она решила рассказать все без утайки.

— Вы ведь не знаете, что такое Ирландия, не так ли? Ну так вот, ирландцы имеют очень четкое представление о том, кто есть кто на этом свете: есть они и есть все остальные, и разница тут огромная. Джон был великим насмешником в Кембридже — он высмеивал всех представителей среднего класса, которых видел вокруг себя. Называл их ничтожными, ограниченными людишками. А когда мы прибыли к его родителям в Корк, оказалось, что они живут как типичные представители этого самого среднего класса. И его мать сделала все от нее зависящее, чтобы отделаться от меня. Это было ужасно. У нас вспыхнула бурная ссора, когда я не выдержала и спросила ее, за что она больше меня не любит — за то, что я не католичка, или за то, что я не ирландка.

Джейми улыбнулся:

— И что она ответила?

Изабелла заколебалась, прежде чем ответить.

— Она сказала… она сказала, эта ужасная женщина… сказала — за то, что я шлюха.

Она взглянула на Джейми, который смотрел на нее округлившимися глазами. Потом он улыбнулся.

— Какая… — он не договорил.

— Да, именно такой она и была. Я настояла, чтобы мы с Джоном уехали, и мы отправились в Керри и поселились там в отеле. Там он и попросил моей руки. Сказал, что если бы мы были женаты, то могли бы занять домик, принадлежащий колледжу, когда вернемся в Кембридж. И я ответила согласием. А потом он сказал, что нас должен обвенчать настоящий ирландский священник — «бесподобный», как он их называл. Я заметила, что сам он не верит, так зачем же обращаться к священнику? И тогда он ответил, что священник тоже не верит.

Она умолкла. Джейми взял салфетку и начал ее складывать.

— Простите, — сказал он просто. — Мне жаль. Мне не следовало вас расспрашивать, не так ли?

— Я не имею ничего против, — ответила Изабелла. — Но эта история показывает, каков финал у великих замыслов. И что мы можем сильно заблуждаться относительно всего на свете. Не наделайте ошибок в вашей жизни, Джейми. Не допустите, чтобы все пошло наперекосяк.

Глава восьмая

На следующее утро, пока Изабелла была в саду, в доме зазвонил телефон, и Грейс сняла трубку. Адрес, который Изабелла стремилась узнать, звучал так: Уоррендер-Парк-Террас, 48, пятый этаж. На двери табличка с фамилией «Даффус» — это фамилия девушки, снимавшей квартиру вместе с Марком Фрейзером. Ее звали Хенриетта Даффус, уменьшительно Хен, а третьим из квартиросъемщиков был мужчина по имени Нил Мак-Фарлейн. Это все, что удалось разузнать Кэт, но Изабелла ничего больше и не просила.

Грейс передала Изабелле информацию с недоуменным видом, но Изабелла решила воздержаться от объяснений. Грейс придерживалась твердых взглядов относительно любопытства и никого не посвящала в свои дела. Вне всякого сомнения, она бы сочла наведение справок, которым собиралась заняться Изабелла, незаконным и прокомментировала бы это самым нелестным образом. Так что Изабелла предпочла промолчать.

Она собралась навестить соседей Марка Фрейзера в тот же вечер — не было смысла заходить к ним днем, когда они на работе. Остаток дня она трудилась над «Прикладной этикой», просматривая материалы, прибывшие с утренней почтой. Как и в любой другой журнал, в редакцию «Прикладной этики» порой присылали материалы, которые совершенно для нее не подходили. Правда, в то утро поступило пять серьезных статей, и нужно было внимательно их прочитать. Изабелла начала с тщательно аргументированного материала о господстве утилитаризма[28] в законотворчестве, оставив на потом более пространную статью «Говорить ли правду сексуальному партнеру: вызов Канту». Это она прочитает после кофе, решила Изабелла, — ей хотелось посмаковать критику Канта.

День быстро пролетал. Статья об утилитаризме в законотворчестве затрагивала важные вопросы, но была изложена столь сложным языком, что требовала неимоверных усилий со стороны читателя, желающего добраться до сути обсуждаемого предмета. Она была как будто написана по-английски, но это был тот английский, который встречается только в определенных академических кругах, где ложная значительность считается достоинством. Казалось, перед вами перевод с немецкого. Не то чтобы все глаголы перекочевали в конец предложения — просто все звучало как-то тяжеловесно, как-то убийственно серьезно.

У Изабеллы возникло искушение отвергнуть эту статью из-за невнятной манеры изложения и написать автору — простым, понятным языком объяснив, почему она это сделала. Однако она прочитала его имя и название учебного заведения на титульном листе и поняла, что если так поступит, то нарвется на крупные неприятности. Гарвард!

«Говорить ли правду сексуальному партнеру» была написана более ясным языком, но в ней не было сказано ничего нового. Мы должны говорить правду, утверждал автор, но не всю правду. Бывают случаи, когда лицемерие необходимо, дабы пощадить чувства других. (Слова автора перекликались с ее недавними размышлениями на эту тему.) Поэтому мы не должны говорить нашим возлюбленным, что они не очень хороши в постели, — в том случае, если это так. Совершенно ясно, что только в этом случае, подумала Изабелла. Именно в отношениях такого рода честность должна иметь разумные границы, и это правильно.

Чтение этой статьи ее развлекло, и она подумала, что ее с интересом прочтут подписчики «Прикладной этики», которых, пожалуй, следует немного поощрить. Философия секса — необычная сфера прикладной этики, но у нее были свои адепты, которые, как было ей известно, встречались на ежегодных конференциях в Соединенных Штатах. В «Прикладной этике» иногда помещались программы этих заседаний, но она сомневалась, могли ли несколько безликих предложений дать представление о положении дел в этой сфере. Утреннее заседание: «Сексуальная семиотика и приватное пространство»; кофе; «Извращения и автономия»; ланч (нужно было позаботиться и об аппетитах иного рода) и так далее, до полудня. Тезисы, вероятно, могли дать более-менее точное представление о сути докладов, но вот что интересно: а что же происходило на такой конференции после? Ведь эти люди, надо полагать, не монахи, и в конце концов, они же специализируются на прикладной этике.

Сама Изабелла не была монахиней, но она считала, что в сексуальных делах не следует откровенничать. В частности, она сомневалась в необходимости публиковать детали любовных романов. Согласится ли на это вторая сторона? Вероятно, нет, и в таком случае можно навредить другому, написав о том, что, по существу, является личным делом двоих. Существуют два класса лиц, которые должны соблюдать полную конфиденциальность: врачи и любовники. Беседуя с доктором, вы должны быть уверены, что сказанное не выйдет за стены его кабинета, — и то же самое относится к вашему любовнику. И тем не менее на этот этический принцип постоянно покушались: государство хотело получить информацию у врачей (о ваших генах, о ваших сексуальных привычках, о ваших детских болезнях), и докторам приходилось сопротивляться. А бесчисленные полчища любопытствующих хотели получить информацию о вашей сексуальной жизни и щедро заплатили бы за то, чтобы ее узнать — если вы достаточно знамениты. Но люди имеют право на свои секреты, и хотя бы какая-то часть их жизни должна быть скрыта от чужих глаз. Потому что если лишить их сферы сугубо личного, будет унижено их собственное «я». Пусть у людей будут свои секреты, подумала Изабелла, хотя такая точка зрения, вероятно, давно устарела.

К несчастью, философы с удовольствием обнажались перед публикой. Это делал Бертран Рассел в своих откровенных дневниках, и А. Дж. Айер — тоже. Почему эти философы считают, что публике интересно, спали они с кем-то или нет и как часто? Пытались ли они что-то доказать? Устояла бы она перед Бертраном Расселом? — задала она себе вопрос и тут же ответила: да. И перед А. Дж. Айером тоже.