Медленнее, ниже, нежнее… (сборник) - 100 Рожева Татьяна

– Вкусно рассказали…

Он улыбнулся.

– Здесь его готовят, как положено.

Мы сели рядом. Он достал из сумки ноутбук. На рабочем столе открылась фотография – две мужские фигуры под хупой в тумане полупрозрачной ткани, которые я мгновенно узнала. Самый безобидный снимок из всех.

Я осторожно заглянула.

– Красивое фото. Это ваш друг?

Алекс настороженно глянул на меня.

– Любовь всегда видно и это необыкновенно красиво! Самое красивое, что есть на свете! – с чувством произнесла я.

Он посмотрел с любопытством.

– Вы думаете?

– Не думаю, вижу.

– Да, это так, – кивнул Алекс.

– Я могу задать вам сложный вопрос, Алекс?

– Сложный? Хм, – хмыкнул он. – Ну, задайте…

– Как ваша не совсем традиционная ориентация сочетается с религией, к которой вы так близки?

Он покачал серьёзной головой.

– Это не сложный вопрос для меня. Я верю в бога, но не в религию. Этот город и эту страну создали люди, которые верили в то, что ОН в них верит.

Свет бога в душе, религия – тьма! Лучшая молитва – «Спасибо, господи!» – так говорил мой учитель. А по поводу нетрадиционности чего бы то ни было – не суди о другом ни хорошо, ни плохо. Будешь тридцать секунд о нем говорить и тридцать раз ошибешься. Это тоже его слова. Счастье это гармония с собой и миром…

За день до отлёта я бегала по городу в мыслях о сувенирах, которые надо купить и дождях, которые ждут дома. Вокруг было яркое солнце, синее небо, белые холсты камней, живые краски неопознанных цветов и растений, прильнувших к своим капельницам, чьи синие змеи грелись в горячем песке. Тель-авивская улица благодарила небо за рай на земле, а я – за то, что уже совсем скоро разберусь со злокачественной литературной опухолью…

– О! Приветствую! – знакомый голос заставил поднять голову.

Белый балахон, чалма, темные очки, сумка через плечо, небритая улыбка – Алекс!

– Ой! Здрасьте! – обрадовалась я.

– Какими судьбами?

– Гуляю по магазинам. Завтра домой. А Вы?

– Я по делам. Гуляю я на работе, – засмеялся он. – Здесь недалеко, в Яффе, живет одна хорошая фотографиня, русская, как ни странно.

– Почему как ни странно?

Алекс улыбнулся.

– Ну, потому что каждая нация сильна чем-то одним. Немцы – техникой, евреи – творчеством, русские – душевными терзаниями. А фотография это творчество, во-первых, техника, во-вторых, и только в третьих – терзания. Так ведь?

– Да, – согласилась я. – А как ваш друг?

– Друг? Откуда вы зна… а, нуда… – он почесал лоб под чалмой загорелым пальцем. – Да нормально. Все хорошо. У нас с ним полный инь-янь! – он заулыбался, протянув руку для прощания. – Мне пора. Если вашим знакомым нужна экскурсия по святым местам, звоните в любое время дня и ночи! Да, и если нужен хороший фотограф, тоже обращайтесь, познакомлю! Рад был увидеться!

– Я тоже. И привет инь-яню!

– Спасибо! Обязательно передам! – засмеялся он так, как смеются только очень счастливые люди…

Вечером я позвонила Ольге, чтобы поблагодарить и попрощаться. Телефон взял Миша.

– Она в студии, работает с клиентом, не может подойти. Что ей передать?

– Нет, ничего, я позвоню в другой раз. Или напишу.

– Конечно, пожалуйста, – любезно ответил голос.

– Миша, а Вы нашли свой инь-янь?

– Что, простите?

– Вы нашли гармонию с собой и миром?

– Я ничего не терял, – хмыкнул голос. – Всего хорошего!

Таблетки от сердца

На месте её любимого чая прорыт туннель. Ей приходится тянуться рукой в самый его конец, за последней пачкой.

«Всем нужно то же, что и мне! Как же это раздражает! – возмущённо бубнит она. – Вот же, рядом, чёрный, зелёный, белый, хоть полосатый! Так нет! Всем подавай мой чай! И почему продавцы именно в этом, ближайшем к дому супермаркете, никогда не шевелятся? Кончается товар – значит, надо быстренько принести еще! Пожилой человек не должен испытывать неудобства!»

Она кладет добытую пачку в корзину и размышляет сама с собой: «Надо будет ко дню рождения сделать запас, а то, как всегда – когда надо, тогда и не будет! Приедет сын с невесткой, внучка. Как же без любимого чая! Это ведь не простой день рождения, шестьдесят пять…»

От неловкого движения заломило под лопаткой, а от возмущения заболело сердце. Сердце все чаще беспокоит её. То оно вдруг колотится, сотрясая всё тело, то останавливается, словно что-то вспомнив, и она судорожно ищет пульс, то мучает противная тянущая боль. В её сумочке всегда есть таблетки от сердца, но сейчас она выскочила за чаем и сумочку не взяла…

Она оглядывается в поисках места, где бы можно было присесть. Увидев подставку, на которую встают, чтобы достать верхние полки, идёт к ней, осторожно опускается, ослабив на шее жёлтую косынку.

Напротив нее, колени в колени сидит запыхавшаяся пожилая женщина в жёлтом платке на шее. Она не сразу понимает, что это она сама и есть, и что смотрит в зеркало, которыми отделаны колонны магазина для зрительного расширения торгового пространства. Странно, но раньше она не находила себя в этих зеркалах. Точнее, не искала. С некоторых пор она перестала дружить со своим отражением. Дома зеркало только в ванной, маленькое, в размер лица. Были раньше во весь рост, в шкафу, но она заменила их темными стеклами. Не хочется верить, что эта почти старуха и есть она….

Сейчас ей некуда деться от своего отражения. Выбившиеся седые волосы, сутулые плечи, глаза без макияжа, морщины возле губ, отёкшие колени, стоптанные туфли. Ужас… Надо покраситься. И к косметичке записаться. И купить новые туфли. Тем более день рождения… Нельзя себя так запускать!

Боль под лопаткой стихает, сердцебиение нормализуется, вроде обошлось.

«Ну чего, бабка? Купила чай? Чуть не кончилась. Молодец. Вставай, иди домой, заваривай!» – с деланой бодростью говорит она себе и через силу улыбается зеркалу. Но не встаёт, а продолжает сидеть, глядя на отражённые полки с продуктами и покупателей с тележками. Мир «потустороннего» зеркального супермаркета как настоящий, лишь немного темнее. От времени или от однообразия того, что в нем отражается.

В затемнённом мире растерянно блуждает высокий мужчина в пальто. Лет сорока пяти, слегка вьющиеся волосы, длинная чёлка, разложенная прямым пробором, серьга в ухе. Не местный. У них так не одеваются и так не стригутся. Он вертит в руках коробку, читает. Наклонившись, ставит в тележку. Чёлка падает на лоб. Плавным движением правой руки он убирает её со лба, и волосы вновь послушно ложатся на свои места.

Этот жест… и этот поворот головы… и глаза…

Рон! Рон! Рон! Рон! – выталкивает сердце его имя. Не может быть… Прошло тридцать лет… Но это он! Рон… Хорошо, что она сидит. Чувство самосохранения захлёбывается волной других, давно забытых чувств.

Рон – её бывший ученик. Он готовился поступать в Медицинскую Академию, она занималась с ним химией. У его родителей необычная история знакомства. Отец – армянин, советский дипломат, работал в Лиссабоне, а мать – португалка, зашла в посольство. Рон сам рассказывал. Ему было шестнадцать. Он сразу показался ей особенным. Взгляд такой взрослый и такой мужской. Так не смотрят мальчики в шестнадцать лет. А она была беременна своим сыном, которому сейчас уже тридцать. Как это всё было давно… А такие помнятся подробности… Даже этот жест, как он рукой убирает со лба чёлку… И чувства, оказывается, никуда не деваются, и время не лечит…

Она боится оторвать взгляд от зеркала и не увидеть ЕГО в реальности, словно он существует только в зеркальном мире. Но он чувствует взгляд и поворачивает голову сам.

Запыхавшаяся пожилая дама в желтом платке вокруг шеи странно смотрит на него, сидя на подставке, с которой достают товар с верхних полок.

«Пациентка бывшая, наверно», – думает он. Он привык, что люди в разных странах вдруг начинают его пристально рассматривать, узнавать. Через его руки прошло столько людей. Нет, здесь, кажется, другое. Ей, возможно, нехорошо.