Однополчане - Александр Чуксин

— Кажется, в бок и руку…

— А меня, брат, в ногу, да не очень сильно, вот видишь — ворочаю, — он чуть приподнял раненую ногу, удовлетворенно хмыкнул. — Пожалуй, и в тыл не отправят. В лазарете отлежусь.

Над их головами с шипением пролетел снаряд, где-то позади разорвался.

— Ну, пошли дальше. Ты можешь сам? А то давай, цепляйся, помогу.

— Да нет, я пока сам попробую.

Поползли дальше.

Вдруг до их слуха донесся чей-то хриплый голос. Константинов приподнялся, хотел позвать на помощь, но артиллерист прикрыл ему рот ладонью, прошептал на ухо:

— Что ты, одурел?! Не видишь, немцы убитых раздевают. Влипли мы, брат…

* * *

Конец марта 1942 года был лютым. Звенела под ногами мерзлая земля. Ветер с яростью бросал на аэродром охапки снега. И так всю ночь. К утру возле самолетов намело высокие сугробы. Погода явно нелетная, но получен приказ — подняться в воздух.

Одним из первых во главе семерки бомбардировщиков в это утро вылетел Чугунов. Разведка донесла, что на Харьковском аэродроме стоит больше семидесяти самолетов противника. Среди них отряд «пикового туза». Вражеские самолеты надо было уничтожить немедленно.

Самолеты сделали два круга над аэродромом и взяли курс на Харьков. Машины летели так близко друг от друга, что хотелось встать на крыло и протянуть руку товарищу…

Минут через двадцать внизу раскинулся Харьков. Город был безлюдным, мертвым. И хотя не первый раз приходилось летчикам сбрасывать бомбы на наши города, захваченные врагом, вновь, как и в первый раз, горько и больно сжалось сердце. Вновь возникло запрятанное глубоко чувство вины. Там, внизу в этих словно окаменевших домах живут наши люди. И все же об этом сейчас надо забыть. Внизу цель. Внизу враг. Его нужно уничтожить.

Отрываясь от самолетов, вниз сыпались бомбы. Вспыхивали взрывы. В центре заводского ангара, где стояли немецкие самолеты, взметнулись клубы дыма. Затявкали зенитки. Откуда-то с окраины города вынырнул луч прожектора. Тусклая лента пошарила в небе и, не найдя самолеты, опять погасла.

«Кажется, все идет хорошо, — подумал Чугунов и дал сигнал сомкнуть строй. И только миновали окраину, как вдруг самолет резко тряхнуло — немецкий снаряд прямым попаданием разорвал хвостовое оперение. Машина стала падать. Внизу — лес и глубокие овраги, занесенные снегом. Чугунов склонился к микрофону, сказал штурману:

— Прыгайте в лес. За рекой — наши. — Ответа не последовало. Комиссар попытался подняться, чтобы воспользоваться парашютом, но не смог преодолеть давление воздуха. Так и остался сидеть, словно придавленный огромным грузом.

«Скоро земля… — подумал Чугунов и в зеркале увидел свое похудевшее лицо. Эх, Дмитрий, уже поседел, а и не заметил, когда» На миг вспомнились сын и дочь, жившие в тылу. Мелькнуло лицо жены. Как это она сказала, когда прощались? «Дима, за нас не беспокойся, главное береги себя. Будешь жив — и нам будет хорошо!»

А земля неумолимо приближалась, летела, летела навстречу. Руки, замершие на штурвале, ожили. Железная воля летчика собралась в этот миг в комок и сделала чудо — у самой земли самолет принял горизонтальное положение. Это ослабило удар. Бомбардировщик, задев правым крылом верхушки деревьев, перевернулся, выбросил тело пилота.

Взорвались бензиновые баки. Эхо пронеслось волной и замерло в гуще леса. И все затихло. Только где-то в стороне кричали потревоженные птицы, да с тихим шелестом сыпались сучья с опаленных взрывом деревьев. Через несколько минут из чащи вышли две женщины. Они осторожно приблизились к разбитому самолету. Увидев в стороне бесчувственное тело летчика, бросились к нему. Одна из них поспешно нагнулась и радостно вскрикнула:

— Жив!.. Понесем ко мне…

Спустя час Чугунов лежал на диване в маленькой комнате небольшого домика на самой окраине города. В сознание комиссар не приходил. Женщины, подобравшие летчика в лесу, хлопотали около него.

— Анна, надо спирту или водки достать, — сказала одна.

— Хорошо, я постараюсь, — ответила та, которую звали Анной.

В это время открылась дверь, вошла девушка.

— Мама, кто это? — испуганно спросила она.

— Наш летчик, мы с тетей Аней в овраге его нашли…

— К Константинову пришли гости, как же быть? Надо перенести раненого в другое место.

Женщина выпрямилась и гневно посмотрела на дочь.

— Семье Банниковых в своем доме бояться нечего! — и тише: — Попроси у Константинова водки. Иди…

— Мама, а если я скажу Константинову? Он, может быть, поможет?

— Я не верю ему, Таня.

— Но он же наш!

— Сейчас не время спорить. Иди и делай то, что тебе сказано.

Девушка вышла. Через несколько секунд в соседней комнате раздался звон стаканов и мужской голос:

— Артиллерист! — громко произнес мужской голос. — Выпьем за Татьяну Банникову, за нашу встречу.

Зазвенели струны гитары, пьяный голос повторял:

Рассказывать больше нет мочи…

Женщины переглянулись и вновь склонились над раненым летчиком.

— А ведь не молоденький, видно, начальник.

Вошла Таня.

— Берите скорее, — она передала матери термос. — Это спирт разведенный, а я побегу в мастерские, врача позову.

— Таня, Аня с тобой пойдет. Здесь я сама справлюсь. Будьте осторожны, — предупредила мать.

Она разжала крепко стиснутые зубы летчика. Раненый открыл глаза. Мутным взглядом он окинул Банникову, пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Женщина влила ему в рот несколько капель спирта. Струйка крови изо рта красной нитью потянулась к подбородку.

— Мне осталось… — комиссар не договорил, закашлялся и захлебнулся кровью.

Банникова вытерла ему губы, положила под голову подушку.

— Скажите, где я? — спросил Чугунов.

— У своих…

— Наши с севера близко подошли к Харькову. От Москвы немцев отогнали… — и умолк.

Женщина ловила каждое слово летчика. Она знала, что рассказы о гибели Красной Армии, которыми немцы их пичкали, — сплошная ложь.

Кто-то решительным рывком распахнул дверь. Банникова обернулась, попыталась загородить собой раненого.

Вошедший, покачиваясь, удивленно смотрел то на раненого, то на Банникову.

Она тихо спросила:

— Что вам нужно, Константинов? Вы видите — раненый. Уходите! Дайте ему спокойно умереть.

Константинов вынул трубку изо рта и, неуверенно шагнул вперед, стараясь рассмотреть лицо раненого.

— Наш летчик, — прошептал он.

Сдерживая гнев, Банникова продолжала:

— Да, наш летчик. Ему осталось жить считанные минуты. Он честно умирает за Родину. Не то, что ты…

— Ко мне собрались друзья-инвалиды, утром мы уходим искать партизан. Но и здесь мы помогаем своим. Кто в воскресенье на базаре разбросал листовки? Артиллерист и я. Почему же вы не верите мне…

Раненый чуть приоткрыл глаза. Комната была освещена плохо. Очертания предметов, людей расплывались. Но человека, склонившегося над ним, комиссар узнал.

— Как ты сюда попал? — прошептал он.

— Товарищ комиссар? — растерянно проговорил Константинов и, нагнувшись к умирающему, торопливо заговорил: — Не по своей воле… Вот… — и он показал на обрубок левой руки, висевший на грязном бинте.

Комиссар молчал. Взгляд его был тяжелым, обвиняющим.

Константинов всхлипнул, повернулся к Банниковой:

— Скажите, что же делать, как помочь комиссару, он же меня спас!..

Банникова молчала. Что могла сказать она вот так сразу, да еще человеку, которому не верила. Константинов решительно шагнул к дверям.

— Куда вы? — воскликнула Банникова.

— Переверну весь Харьков, но комиссара спасу, — и Константинов выбежал на улицу.

Раненому становилось все хуже и хуже. Но он боролся со смертью и все пытался что-то сказать Банниковой. Она склонялась к самому его лицу и спрашивала.

— Что? Что?

С усилием летчик прошептал:

— Письмо… Я продиктую. Жена и дети в Тамбове…

Женщина торопливо нашла бумагу и карандаш, приготовилась писать.

Летчик долго молчал, лицо заострилось, казалось, он мертв. Но вот снова комиссар открыл глаза. «Какая же воля должна быть у этого человека. Какая железная воля у наших людей! — подумала Банникова. — Человек не уйдет из жизни, пока не сделает того, что должен, что необходимо ему сделать».

Комиссар сквозь запекшиеся губы проговорил:

— Дети мои… Я ранен тяжело…

Банникова торопливо записывала. Голос комиссара прерывался. Он выталкивал слова о трудом, многое недоговаривал. Но Банникова догадывалась, что он хотел сказать, и поспешно записывала.

«Люди подобрали меня в лесу. Они сделали все, чтобы я жил. Петя и Вера, слушайте и любите свою мать. Как вам в жизни тяжело ни будет, никогда не опускайте руки, ищите выхода. Вырастете большие, дорожите Родиной, любите жизнь. Помните… — это было последнее, что сказал комиссар.