Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер

маске прояснятся?

— У меня есть выбор? — спросил я после паузы.

Он заявил, что выбор в сделку не входит. Печально улыбаясь, более, чем чуть-чуть пьяный, он объяснил, что Искусство, если в нём есть хоть какая-то сила — разоблачает и поэтому оно «даёт знания; плоды опыта, которые невозможно позабыть. И в этом смысле никакого выбора нет». — Он замолчал, что-то обдумывая. — Но вот что я тебе скажу: если ты заберёшь картину, то я верну тебе деньги.

Я нервно запротестовал, настаивая, чтобы он оставил себе и деньги, и картину.

Куилт рассмеялся. — В этом нет нужды. — Затем он вернул чек. Он согласился оставить «Перемётный костюм» на непреложном условии, что я не поверю этой истории.

— Кстати, — произнёс он, трясясь от холода, который я едва ли ощущал, — наверху имеется дюжина новых картин, которые могли бы тебя заинтересовать.

Джейсон, иди домой

Мой ад везде, и я навеки в нём.

— Кристофер Марло[22]

Джейсон обитал в закрытом маленьком мирке, в спальне наверху, которую занимал с самого раннего детства, в окружении всех скопившихся пластов отрочества, юности и начала взросления. С потолка свисали модели самолётов. Пластиковые линкоры, когда-то выстроившиеся на полках, теперь неуклюже теснились среди груд книг и пластинок. Стены покрывали постеры: Фразетта, психоделика, репродукции классической живописи и даже громадная карта придуманной Джеймсом Брэнчем Кейбеллом земли — Пуактесма. Эта комната и была его домом. Когда приходилось, он выбирался из него в большой мир, но всегда возвращался к своему захламлённому уюту.

Отец исчез из его жизни рано, когда Джейсону было только девять, одной летней ночью, после особо выдающегося скандала с матерью. Раздался стук в дверь, он вошёл и просто сказал: «Прощай, сынок». Потом отец вышел из дома «за этой чёртовой газетой», как он выкрикнул, когда мать потребовала объяснений и больше не вернулся. После этого Джейсон жил один, мать свелась к звукам на заднем плане, фигуре, появлявшейся на лестнице, но нечасто действительно обозначавшей своё присутствие. По-настоящему важным родителем оставался отец.

Джейсон оставался в своей комнате и после окончания колледжа, копошась за чертёжным столом, изредка продавая карикатуры в печатные агентства, но в общем просто скользя из одного дня в следующий, ничего не требуя, не надеясь и даже не желая.

Конец наступил, в тридцать лет, когда мать умерла и его вышвырнули вон, словно в изгнание. Дядя пристроил его на работу в нью-йоркское рекламное агентство. Поэтому Джейсон покинул окраину Филадельфии; его новым замкнутым мирком стала грязная квартира в Бронксе, где за окном всё время грохотало надземное метро, а в промежутках пронзительным ветром непрерывно шуршало движение на Бронкской Перекрёстной Магистрали.

Одним душным июньским вечером Джейсон вернулся в свою квартиру, задыхаясь после пяти лестничных пролётов, потому что лифт не работал. Он зашёл, потом тщательно запер, один за другим, три замка и закрепил стальную планку полицейского замка[23] по диагонали между дверью и полом. Когда он шагнул на кухню и взялся за дверцу холодильника, с мыслью только о стакане лимонада, то явственно расслышал, как кто-то копается в его спальне.

Джейсон застыл, не в силах почувствовать что-нибудь, кроме своеобразной покорности, словно в последнюю секунду перед встречным поездом, когда даже ужасаться бесполезно. Но он сумел тихо пройти в зал. Его руки сами знали, что делать. Джейсон вытащил ключи и отпёр один замок, потом другой.

Внезапно огромный, потный чернокожий мужчина, совершенно незнакомый, шагнул из спальни с Джейсоновским видеомагнитофоном в руках.

— Алё, чувак…

Грабитель поставил видео на стул. В его руке щёлкнул выкидной нож.

Джейсон схватил планку полицейского замка, но чёрный только усмехнулся. Откуда ни возьмись, появился второй грабитель, вырвал планку у Джейсона из рук и перекинул первому. Только безмолвно застыв и вытаращившись на свои пустые руки, Джейсон понял, что, наверное, всё то время, что он возился с замками, сообщник стоял напротив кухни, в дверях ванной, невидимый за книжным шкафом, всего лишь в трёх футах.

Второй грабитель схватил его за шиворот и прижал к двери. У него тоже была выкидуха, выписывающая петли у джейсоновых глаз.

— Только вякни, мать твою…

— Вот дерьмо, просто пришей его и валим отсюда, — сказал другой грабитель.

Тот, который держал Джейсона, усмехнулся. — Ничего он не сделает. Ты таких знаешь… — Джейсону он сказал: — Не так, что ли?

В ответ Джейсон лишь хватал ртом воздух, получив кулаком в солнечное сплетение и коленом в пах. После этого он неподвижно лежал на полу, согнувшись пополам, желая только лишь, чтобы боль исчезла, чтобы исчезло всё. Наверное, прошло несколько часов, прежде, чем он понял, что остался один в квартире.

Шатаясь, Джейсон направился в спальню и замер в дверях с закрытыми глазами, не смея взглянуть. Но он не мог стоять так вечно и, в конце концов, открыл глаза и увидел то, чего и ждал. Все ящики были вытряхнуты. Книги скинуты с полок и растоптаны, постеры сорваны со стен. С потолка свисал одинокий пластиковый биплан, лишившись верхнего крыла.

Джейсон сполз по стене на пол и закрыл лицо руками, тихо всхлипывая. Он чувствовал себя, словно его изнасиловали, надругались над его глубочайшей самостью. Внешний мир безжалостно вторгался через окно, выходящее на эстакаду. Будто в насмешку, сейчас прошёл особенно громкий поезд, сотрясая квартиру. Последний пластиковый корабль соскользнул с полки и разломился.

Он знал, что совершенно одинок — не к кому обратиться и некуда идти. Ему пришло на ум, как-то отвлечённо — не примеряя эту мысль к себе, о нет, не всерьёз — если бы каким-то образом направить свою жизнь иначе, годы назад, теперь он мог не быть в месте, вроде этого. Но он сам загнал себя в угол и был здесь.

Ещё он подумывал вызвать полицию, но не стал. Джейсон был уверен, что у них и так хватает статистики.

Вместо этого, с тем же ощущением абсолютного смирения, что и прежде, он пробрался через разгром и бережно поставил на место чертёжный стол. Он вновь прикрепил зажим светильника и включил его. По счастью, лампочка не разбилась.

Потом Джейсон отыскал карандаш, выпрямил стул и принялся рисовать. Проходили часы и он погрузился в процесс рисования. Боль от внешнего мира немного отступила.

Затем где-то вдали зазвонил телефон.

Казалось, ночь тянется целую вечность, но он всё ещё трудился, слабыми и лёгкими касаниями карандаша, его рука двигалась почти бессознательно, без какого-то плана или замысла. Лишь спустя