Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков

плечах удержать, — вставил, заикаясь, Гвоздь, — остальное образуется.

Никита почувствовал: настала минута, когда можно подлить масла в огонь.

— Да, не сложилась наша молодая жизнь, как об этом мечталось. Ведь если хорошенько подумать, что мы видели на своем коротком веку? В детстве после гражданской — голодовку, в юности — коллективизацию с безденежным трудоднём. Ведь только подумать — вся Россия на голодном пайке.

— Это верно, — поддакнул Гвоздь.

— То-то и оно, что верно. Разговорился я с вами и вижу, что вы хлопцы с головой, — польстил опьяневшим дружкам Никита, — вам при вашем уме в директорских креслах сидеть, заводами управлять, а у вас что, разбитые жизни, исковерканные биографии... И обидно это вдвойне, ведь мы с вами сыны нашей родной неньки-Украины, а вот чувствуем себя порой на этой земле чужаками...

Никита умолк, откашлялся, стараясь угадать, какое впечатление произвела его речь.

Фима и Гвоздь тоже молчали, думая о чем-то своем.

«Наверное, все-таки тронули их мои слова, — подумал Никита, — зацепил я их за живую струнку, как рыбку на крючок. Теперь поверят всему, что я скажу. Главное, не спугнуть, переманить на свою сторону, и их же руками таких дел натворить можно, что небу жарко станет. Да и громоотвод они для нас хороший. Пустим слух, что огромная банда убежала из Лукьяновки и орудует в округе. Панику на людей наведем.»

Кравец даже внутренне приободрился. Уж больно ловко у него все получилось с первых шагов на земле Советов: приземлился с парашютом удачно, следы скрыл и не подкопаешься, а главное — сразу же на нужных людей вышел. Это ли не чудо! А сейчас приспело время действовать, ковать железо, пока горячо. Клюнут хлопцы на приманку — хорошо, насторожатся, на рожон полезут — все можно обернуть шуткой, мало ли чего по пьянке не сболтнешь.

— Хлопцы, вчера под Нежином немец листовки сбрасывал. Я одну подобрал, поинтересовался, о чем гитлеровцы пишут, как они агитируют советских людей. Хотите послушать?

Никита порылся в карманах брюк и вытащил измятый листок, специально напечатанный для нахтигалевцев во львовской типографии накануне их отлета.

Ночной сумрак поредел, и в белесом свете утра можно было отчетливо прочитать крупный шрифт листовки «К родным братьям-украинцам!»

— Ишь ты! Как по-родственному обращаются, — Никита прищелкнул языком, далеко выставил руку с листовкой перед собой. — Послушаем, что дальше скажут: «Вас, наследников гайдамаков и сечевиков, детей родной неньки-Украины, много лет угнетали Советы большевиков. Кому вы служите? Евреям, москалям — злейшим врагам украинского народа. Вы служите Советам, которые поработили и разграбили нашу Украину и превратили вас, свободных детей украинского народа, в рабов. Пока не поздно — опомнитесь! С кем вы идете? Немедленно поднимайтесь на борьбу против большевиков. Встречайте с радостью немецкую армию — армию-освободительницу, оказывайте ей всякое содействие. Немцы — ваши друзья! Выступайте с оружием против большевиков. Поднимайте восстание, истребляйте всеми средствами евреев и большевиков, красных активистов и предателей своего народа, продавшихся Советам», — тут Никита прервал чтение, желая понять реакцию слушателей, и восторженно воскликнул: — А, хлопцы, каково! Вот черт, под самую печенку бьют. Что ни говори, а в этом что-то есть такое, от чего голова кружится. И если глубоко подумать, есть в этих словах правда... Ну, что вы на это скажете?

— А вот что я скажу, — хриплым басом выпалил Фима, поднимаясь с соломы, — какая же ты сволочь, сержант!

Никита не на шутку струхнул. Гневный вид вскочившего Фимы не сулил ничего хорошего. «Кажется, переборщил я, надо давать отбой.» Он стал медленно подниматься с соломы. Рядом с ним удивительно ловко вскочил на ноги протрезвевший Гвоздь.

Не успел Никита и слова сказать, как Фима железной рукой схватил его за ворот, резко тряхнул и гневно сквозь зубы процедил:

— Ты что, падла, против Советской власти нас хочешь настроить? Думаешь, если мы бывшие зеки, так и родину заложить можем? Говори, что у тебя за душой!

— Что вы, хлопцы, ведь я же шутил, — перепуганно затараторил Никита, стараясь освободиться от цепкой хватки Фимы. — Я сам всей душой за Советскую власть, она же мне, как мать родная... Разве я, коммунист Никита Задорожный, не патриот своей родины...

— Ты мразь, слизняк и приспособленец! — зло басил над ухом Фима. — Я тебя, любителя-садовода, с первого взгляда раскусил. Гвоздь, возьми у него наган и дай на прощанье по уху. Пусть идет себе по добру по здорову. Руки о такое дерьмо марать не хочется.

Гвоздь ловко, в одно мгновение вытащил из кобуры Никиты наган и засунул за свой поясной ремень.

От сильного удара в висок чем-то тяжелым Никита упал на солому, теряя сознание.

Пришел он в себя, когда уже было вокруг совсем светло. Приподнявшись, отряхнулся от соломенной трухи. Огляделся вокруг — поле было пустынным, безмолвным. Солнце еще пряталось за лесом, и Никиту чуть-чуть познабливало. Голова болела и, казалось, была налита свинцом. Он нащупал рукой большую шишку у виска, и понял, что Гвоздь ударил его рукояткой нагана.

Пустая кобура была не нужна. Он снял ее с ремня и забросил далеко за омет. Наскоро притрусил соломой следы ночного пиршества и торопливо стал спускаться по склону пологого оврага к ручью. Вода была холодной, прозрачной. Никита быстро умылся, напился вдосталь и почувствовал легкое опьянение: выпитый спирт давал себя знать.

Поднявшись из оврага, Никита тяжело отдышался, чуть присел и посмотрел по сторонам. Вокруг было безлюдно. Он провел рукой по мокрым волосам и дернул головой, как с большого похмелья. Достав из полевой сумки карту, Никита сориентировался на местности и торопливо зашагал на восток, к условленному месту явки. Теперь он шел открыто, вселяя в себя уверенность, что его, сержанта Красной Армии, сейчас никто не остановит.

Правда, в дороге его настойчиво мучила одна мысль. Что же все-таки произошло? Всю жизнь, сколько он себя помнил, ему внушали, что Украина стонет под игом большевиков, что настанет час, когда она всей грудью вздохнет свободно, и поможет ей Запад, и прежде всего Германия. Так оно вроде бы и случилось.

Когда их отправляли в десант, перед отлетом маленький лысый человечек убеждал, что «настоящие» украинцы ждут своих освободителей с запада, и они их, нахтигалевцев, примут в любом селе с распростертыми объятиями. Стоит только им сказать, что они «оттуда».

И вдруг сегодня первая неожиданность, первая встреча на «закрепощенной Советами земле». И с кем? С людьми, которые только что освободились