Тайка - Надежда Тюленева

— A-а! — помертвев, вскочила Наташа, и тут же, облегченно вздохнув, снова опустилась на лавку: человек! На лыжах! Кажется, это художник, что в их доме живет. Тогда, когда он приезжал в Белое Крыло у бабушки разрешения спрашивать насчет дома, Наташа болела и толком не разглядела этого человека.

— Идем скорее домой. Подымается метель, — обеспокоенно сказал художник.

Наташа обрадовалась, стала застегивать крепления. Но выпрямилась:

— Вы идите, я вас догоню!

— Я пойду очень тихо и буду ждать тебя у тока, — сказал художник.

Когда он отвернулся, она быстро опустилась на колени и, еще раз оглянувшись, не следят ли за ней, припала ухом к выпиравшему из-под снега бугру земли. Тихо. Тихо. Ни хрипа, ни стона, ни вздоха. Стало как будто легче, вместе с тем еще более одиноко и безнадежно как-то!

Девочка поднялась и сразу же почувствовала, что погода быстро ухудшается. Холодок проскользнул в рукава, за шиворот, по спине. Поразмяв немного пальцы рук, попрыгав на носках, Наташа вышла на лыжню. Силуэт художника у клуни трудно различим был в сумерках.

— Ты же замерзла! — воскликнул Аристарх Рюрикович, вглядевшись в лицо девочки. — Ну-ка впереди меня и бегом!

— Н-не м-могу б-бег-гом! Я з-за в-вами! — прошептала Наташа.

Тогда художник расстегнул ей крепления и внес ее под крышу. В клуне было черно и тихо. И пахло мышами. Художник стал небольно постукивать Наташу кулаками по спине, по плечам, похлопывать, растирать ей грудь, ноги. Взял за локти, заставил крутить руками, прыгать на месте, приседать, пробежал вместе с нею два круга. Немножко страшно было бежать в глубину, хотелось схватить за руку этого большого сильного человека. Но Наташа преодолела страх.

— Молодчина! — похвалил ее художник. — А теперь на лыжи и бегом! Под гору. Ты по лыжне, я по целине. Кто вперед? Бежим?

— Бежим! — засмеялась Наташа.

Они вышли из клуни, и тут же порыв ветра ударил им в лица снежным крылом. Но ветер уже не казался таким холодным и резким.

Наташа бежала впереди метров на десять, и ей было приятно чувствовать, что между нею и кладбищем есть добрая и надежная живая стена, и все тревоги, все печали, казалось, оставили девочку. Наташа первой съехала к реке, первой стала подыматься в гору. Но вскоре выдохлась.

— Что такое? Что случилось? — догнал ее художник.

— Вот здесь, — показала варежкой на икры ног, — как камень, и не шагнуть.

Совсем стемнело. Метель лепила навстречу, как штукатурила. Взглянули вверх — подъем только начинался. Даже если ногу растереть, на что тоже уйдет время, Наташе все равно не подняться самой.

— Встань-ка пока на носки моих лыж, — сказал художник, — а свои подай мне.

Сидя на корточках, на широко разведенные руки он положил скользящими поверхностями вверх Наташины лыжи. Рядом с лыжами положил свои и Наташины палки. Получилось подобие скамейки.

— Живо! Садись на лавку! — приказал он Наташе.

И та послушно уселась бочком, вытянув ноги вдоль «скамейки».

Как ни легка была Наташа, все же ко времени, когда оказались на горе, в ограде Тайкиного дома, художник весь взмок. Оба они, Аристарх и Наташа, облепленные снегом, представляли собой какую-то странную белую скульптуру. Он опустил девочку на землю. Скульптура разбилась, рассыпалась, снег корками отвалился от одежды.

Наташа неохотно взяла свои лыжи и палки.

— А мы раньше жили в том доме, где сейчас живете вы…

— Я знаю, — ответил художник.

Наташа побрела к порогу.

— Между прочим, в доме нет света… Держу пари, тебя ищут. Знаешь, идем ко мне. И пока ты попьешь чайку, обогреешься, я предупрежу, чтобы прекратили или не начинали поисков.

— Хорошо, — обрадовалась Наташа. — Но записку я все же оставлю. — Она нашарила в углу, в пазу между бревен, ключ, щелкнула замком. — А вы подождете меня?

— Конечно, подожду, — кажется, улыбнулся художник.

Через несколько минут они сидели в старом Наташином доме. В плите ровно ревело пламя. Искры с треском выскакивали через решетку и гасли на железном листе. Закипал чайник. На столе ждали овсяные сухари (мамины овсяные сухари!), мед, сливки. Наташе подумалось, что этот человек мог бы оказаться ее отцом. Ведь в листочке-то, который остался у нее, не сказано, где он погиб. Ну и что ж, что дядя Коля видел, как папа упал. Упал — могли ранить, пусть тяжело ранить. И контузить могло. Мог потерять память. Вот умерла мама, ее, Наташу, отвезли к бабушке, а он вернулся. Без них. И ничего не помнит. Надо ему рассказать о том, кого они оставили сейчас там — в ночи, под метелью. Гнется, мечется, хватаясь ветвями за снег, рябина. Были бы у рябины ноженьки — убежала бы тоже. А так стоит невольная мамина подружка, Наташа глубоко-глубоко вздохнула, чтобы прошел комок в горле. Поглядела искоса на художника. То что он выбрал именно их дом, что приезжал в Белое Крыло, что нашел ее на кладбище и нес сейчас на руках — разве это случайно все? Наташа внимательно рассматривала худое смугло-бледное лицо художника с проступающей каштановой щетиной. Сравнила мысленно с изображением отца на фотографии. Вздохнула: нет, совсем, ну ничуть не похож на папу этот дяденька.

— Твоя мама тоже рисовала? — спросил Аристарх.

Наташа молча кивнула и, помедлив, добавила:

— Но она не была художницей. Просто бабушка и дедушка, когда она была девочкой, брали для нее учителя рисования. Они жили тогда во Владивостоке.

— А этот рисунок на выставке? Он чей?

Наташа повела плечом: откуда знать мне? Ведь не я же устраивала выставку.

— Мне сказали, что он мог бы принадлежать тебе или твоей маме.

— Нет, все, что мамочка когда-либо рисовала, я храню у себя.

— Хорошо, хорошо, — засмеялся художник, а в Наташином сердце опять поднялся переполох от тихого ласкового его смеха: а что если вправду это ее отец? Могла же похоронка оказаться ошибкой. Вот в Межборке, говорят, был случай… — Давай-ка садись за стол, пей чай… Или нет, оставайся у огня, я поставлю все на стул возле тебя. А потом, если есть желание, посмотри мою работу. В комнате, в раме под простыней. А я уйду ненадолго. Ну… не скучай…

Наташа осталась одна в своем старом доме.

* * *

«Хоть бы мамки не было!» — страстно желала Тайка, подходя к ограде, и обрадовалась, ощутив на болтике замок.

В избе — темнота. Поелозила рукой в печурке — спичек нет. Села у стола — наткнулась на коробок. А свет вроде зажигать неохота. Спать бы, на горячую печку! Да, ей спать, а Наташу привезут застывшую, голодную… Если найдут еще!.. А с морозу ноги в горячей воде с горчицей хорошо погреть. Пошла к плите, прилепившейся, как теленок к корове, к боку русской печи. Плиту сложил отец на случай, если что на скорую руку сварить надо будет. Костерок сухих коротеньких полешек был в плите всегда наготове. Только кинь завиток бересты — и займется. Да вот бересты сегодня не было подложено. Тайка вспомнила, что на столе, где она взяла спичку, у нее зашуршала давеча под рукой какая-то бумажонка. Тайка взяла ее, запалила, сунула под поленья. И когда уже охватило эту ленточку пламя, заметила, как проступают на сером пепле черные мураши-буковки. «Может, деловая какая бумага-то была? — подумала Тайка и отмахнулась. — Прямо, деловая!»

Поставила на плиту чугун воды, еще накинула несколько чурок, взяла кусок хлеба из-под полотенца, посыпала солью и вскарабкалась на печку. «Эх, так и не поверила, что не подставлялась я за ее имя! Чего ж она не вернулась-то? Если пошла по следу (а мы по одной лыжне шли, одной возвращались), уж давно бы дома была! Вот разве вообще на Белое Крыло повернула?.. Дак опять не могла она Митю бросить. Нет-нет, в деревне она у кого-то». И тут у Тайки просто зачесались пятки от нетерпения, захотелось промчаться по соседям, проверить свое предположение насчет Наташи, которая вернулась, но, обиженная, сидит у кого-либо из учительниц, подружек Евгении Ивановны. Да вспомнила Тайка строжайший наказ отца — из дому ни на шаг, а больше того, устыдилась, что это она себя просто заговаривает, отвлекает от несчастья, пытается замазать свою вину. Но куда же это, однако, бабушка с матерью делись… И Митяйки на катке не было. Ах, да они же на хутор к деду Филиппу собирались. Зайцы его пасеку одолели, так он еще зайчатины обещал. Митю сманили тем, что сулили показать, как зайцы мед воровать ходят. А они вовсе не за медом, а кору глодать на яблонях в дедовом саду прибегают. Вот тоже дед глупый какой! Взял бы лучше да кормушек им понаделал, они бы и не лезли… И пусть едят сами свою зайчатину!

За такими размышлениями Тайку и убил наповал сон. И то: долгий был нынче день. Сколько километров протопали бедовые ноженьки! Куда только не гоняет их хитроумная Тайкина голова!

* * *

Едва Наташа осталась одна, мир призраков и теней придвинулся и обступил ее. Она боялась обернуться. Боялась поднять глаза. Казалось, и сливки, и мед, и чай, и сухари — все это, аккуратно разложенное и расставленное справа от нее, на стуле, застеленном холстинковой салфеткой, все это подала мамина рука. И мамина рука накинула на ее плечи мохнатый клетчатый шарф, так напоминающий их плед, и мамина рука укутала ноги ее вязаной шерстяной фуфайкой… Сама мама там, за спиной, в другой комнате. Занята чем-то. Быть может, просматривает ребячьи рисунки. Сейчас она закончит с ними и выйдет. Да-да, скрипнула половица. Приоткрылась дверь, пахнуло холодком из комнаты… Идет! Сейчас положит руки на плечи Наташи, погладит по голове…