Конторщица (СИ) - Фонд А.

Осторожно я подкралась и заглянула: в кустах выпивали мужики. Уютно расположившись на небольшом выступе, они неспешно вели беседу. Рядом лежал насваленный в кучу инвентарь.

— А я ей говорю, женится на тебе не буду, а вот вечером приходи… — в этот момент ветка под моей ногой хрустнула, и веснушчатый парень в мятой кепке чуть не подскочил. — Кто там лазит?

— Извините, — пришлось показаться. — Я здесь убираю. Это мой участок.

— О! Лида! — заулыбались мужики. — Ты что, одна тут работаешь?

— Да вот… Щука сказала, — вздохнула я, втайне надеясь, что мужики мне помогут, — участок огромный, сил уже нет, а работы непочатый край…

— Ты чё такая наивная, Лидка? — удивился веснушчатый и налил в граненый стакан портвейна. — Клопомор будешь?

Я отрицательно замотала головой. Не дай бог Щука унюхает.

— С Горшковым живешь, а до сих пор простая как три копейки, — хохотнул второй, в линялой куртке с крупными заплатками на рукавах.

— Ох и святая простота! Ну, твое здоровье! — веснушчатый выпил, занюхал рукавом и передал стакан третьему, усатому мужичку средних лет. — Держи, Иваныч.

Пока Иваныч деловито наливал, веснушчатый благодушно продолжил:

— Лидуха, тебе разве больше всех надо? Ну, вот смотри, как все нормальные люди работают — спокойно, умеренно, жилы никто, кроме тебя, не рвет.

— Здесь главное, Лидия, — Иваныч залпом хлопнул стакан и принялся меня просвещать. — Главное быть на виду. Чтобы начальство, значит, рвение твое видело. Иначе не оценит и будет считать бездельником. А бездельников и дармоедов начальство что? Правильно — не любит. Ибо безделье есть враг советского человека. Как говорит народная мудрость, тунеядцы — наши враги, хлеб трудовой от них береги…

"Нам песня жить и любить помогает!" — хрипло подтвердил динамик.

— Смотри вот, как мы сейчас сделаем, и также делай, — усмехнулся второй, набулькал себе полстакана, немножко подумал и долил еще. — Ну, за Пасху что ли! Давайте, ребя, пора в бой. Один кружок щя поперед Щуки прошвырнемся и опять по стаканчику бахнем. А ты смотри, Лида.

— Да, учись, как мы будем, — кивнул напоследок Иваныч.

— Мы бутылку тут в кустах оставим, если что — головой отвечаешь, — притворно-сурово нахмурил рыжие брови веснушчатый и погрозил мне пальцем. — Главное, Лидка, всё не выпей.

Он хохотнул, сграбастал огромный моток шланга, водрузил его на плечо и понес куда-то мимо Щуки. Иваныч и второй подхватили длиннющую лестницу и устремились вслед за ним под аккомпанемент из динамика"…и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!".

— Поберегись! — прокричал веснушчатый, вбуриваясь в толпу.

— Осторожнее! — подхватил Иваныч, — Заворачивай ее, Сева! да направо заворачивай, я тебе говорю!

— Куда направо! Куда?! — заорал второй. — Иваныч! Налево! Налево заноси!

Мужики дружно подняли трудовой гвалт, "…тогда мы песню споем боевую и встанем грудью за Родину свою!" вторил им динамик, Щука одобрительно взирала со своего пьедестала, а я ухватилась за грабли и снова полезла под очередной куст.

Кажется, я научилась: ветви уже не так часто цеплялись за грабли, удалось очистить довольно большой участок. Тщательно выгребая прошлогоднюю листву из-под чахлого куста сирени, я подцепила какой-то предмет. Подтянув его поближе, чтобы бросить в общую кучу мусора, вдруг обнаружила, что это не что иное, как бумажник. Старое потрепанное портмоне из дерматина. Которое пролежало тут так давно, что на нем намертво нацементировался слой глины и грязи. Я торопливо, пока не вернулись мужики, развернула бумажник — внутри лежало несколько мятых влажноватых червонцев. Вполне хватит, чтобы отдать Тоне за обувь. Хотя такие грязные как-то и отдавать неловко. Придется, видимо, сперва обменять в сберкассе.

Подошло обеденное время, народ начал рассасываться, Иваныч, Сева и веснушчатый вернулись "на пост" в кустах допивать клопомор, а я устремилась в свой кабинет.

После душных и вонючих зарослей пропитанный запахами старых бумаг кабинет противным уже не казался. Я плюхнулась на жалобно скрипнувший под лидочкиными телесами стул и с удовольствием вытянула гудевшие ноги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Устала с непривычки.

Поэтому на обед решила не ходить, с собой был бутерброд с подтаявшим кусочком сливочного масла (настоящего, без химии), вскипячу чаю, благо что маленький кипятильничек у Лидочки есть, и будет мне счастье. Насколько я поняла, субботник быстро не закончится, придется убить весь день на проклятые заросли.

Мои мысли прервал скрип двери, в которую тут же просочилась Тоня. Вид лидочкина подруга имела донельзя смущенный.

Уже предощущая, что к чему, я молча смотрела на нее. Потомившись пару минут, она, наконец, выдавила:

— Лид, ты только не обижайся…

— Не буду, — кивнула я. — Говори.

— Тут такое дело… — продолжала маяться Тоня. — Как бы это сказать…

— Так и говори, — посоветовала я. — Прямо.

— Понимаешь, — тонины уши предательски заалели. — В общем, пятнадцать рублей за скрабовое мыло девочкам дорого. Они сперва прям сильно хотели, а потом Валя сказала, что это дорого и все согласились. Наташка так вообще предлагает за три…

— Без проблем, — пожала я плечами, хотя было неприятно. — Раз дорого, пусть моются "Земляничным". Каждому свое.

— А, может, ты по три продашь? — с надеждой спросила Тоня. — Мыло-то всем понравилось.

— Нет, — покачала головой я.

— Почему нет? — не сдавалась Тоня. — У тебя его много, ты все равно все не используешь. А срок годности закончится и всё.

— Да мне как-то фиолетово, — хмыкнула я. — Тоня, это эксклюзивное импортное мыло ручной работы. И цена на него соответствующая. Это не мыльно-рыльный товар широкого потребления. За комфорт нужно платить. И всегда очень дорого.

— Но ты же за такие деньги не продашь, — Тоня предприняла еще одну попытку убедить меня, но я уперлась. — А так по три рубля девятнадцать кусков. Получается пятьдесят семь.

— А если по пятнадцать, то будет двести восемьдесят пять, — хмыкнула я, — двести двадцать восемь рублей разница! И они на дороге не валяются. Поэтому дарить их девочкам я не собираюсь. Лучше я все это мыло в унитаз спущу, чем буду раздавать надурняк. У меня не богадельня, в конце концов!

— Лида, но за эти деньги можно французские духи купить! А это всего лишь мыло! Пусть и скрабовое, но просто мыло!

— Согласна, — пожала плечами я. — Пусть покупают французские духи и моются ими.

— Ну смотри, — вздохнула Тоня. — Жаль, конечно. Девчонки расстроятся, ужас прямо.

— Да мне как-то без разницы. — Я встала и сунула кипятильник в чашку с водой. — Ты чай будешь?

— Да нет, пойду я, — покачала головой вконец расстроенная Тоня. — Надо девчонкам сказать. Но ты, если вдруг передумаешь — говори сразу. По три так сразу все купят.

— Нет, Тоня, не передумаю, — я осторожно вытащила раскаленный кипятильник и бросила щепотку "слона" в чашку. Ответом мне была хлопнувшая дверь.

Да уж, понимаю, что Тоня хотела как лучше, но осадочек остался.

Ну что ж, я сама виновата. Не учла целевую аудиторию. В депо "Монорельс" работают обычные советские труженицы, для которых в приоритете накормить семью, обставить квартиру и, если повезет, поехать отдыхать куда-нибудь типа в Крым. На всякие "ништяки" денег жалко. Это вполне естественно, ведь зарплаты не резиновые. Да и эпоха потребления брендов и понтов еще не наступила.

Так что придется либо искать другую целевую аудиторию, что при лидочкиной работе и круге общения уж очень маловероятно, либо искать другой источник дохода. И почему-то я склоняюсь ко второй версии.

Я уже доедала бутерброд, когда в кабинет вошла женщина в синей вязаной кофте. По фото на стенде я вспомнила, что дама работает в бухгалтерии и зовут ее Валентина Акимовна. Ну, примерно так. То есть очевидно это и есть та самая "Валя", которая сбила мне цену.