Служба такая... - Василий Пропалов

— Садитесь, Каблуков.

Шофер неохотно опустился на средний стул. Стянул черную, пропитанную маслом и пылью кепи, откинул назад черные волосы. Только сейчас он почувствовал, что сердце бьется как рыба, выкинутая на берег. Пальцы дрожат. Он знал: его будет допрашивать этот худощавый узколицый следователь, одетый в светло-коричневый, уже не новый костюм. Раньше Каблукову никогда не доводилось сидеть перед следователем, и поэтому им овладело не только волнение, но и страх.

Андрей Филиппович расстегнул папку, достал чистый бланк протокола допроса, с минуту разглядывал потемневшее от загара задумчивое лицо Каблукова, спросил:

— Документы есть?

— Права у вас.

— Паспорт?

Каблуков молча опустил толстую кисть во внутренний карман пиджака, вытянул складной потрепанный бумажник, достал паспорт. Михайлов внимательно разглядывал в левом нижнем углу маленькую фотокарточку, оттиски печатей. Убедившись, что подделки нет, перевел взгляд выше: «Каблуков Виталий Тарасович…»

Приступать к допросу Андрей Филиппович не спешил. Он всегда сначала заводил простой разговор, иногда с пустяка, не относящегося к делу. После беседы у него складывается определенное мнение о человеке, с которым его свела нелегкая служба следователя.

Перелистывая паспорт, Михайлов не нашел штампа о браке. Повернулся к Каблукову:

— Двадцатишестилетний холостяк?

— Ага.

— Почему?

— Так.

— Вас не любят или вы? — тугая улыбка скользнула по узкому лицу Михайлова.

— Не знаю.

— Плохо, когда человек сам о себе не знает.

Каблуков промолчал, неопределенно пожав широкими плечами. Андрею Филипповичу не раз встречались такие малоразговорчивые люди. Из опыта знал: с ними зря тратишь много драгоценного времени. Поэтому он не навязывает им своего разговора, убежденный, что толку не будет. Так человек устроен — живет сам в себе. Таких нелегко и допрашивать. Вот и сейчас допрос идет трудно. Каблуков неохотно отвечает на все вопросы, иногда разводит в стороны тяжелые руки.

Низко склонившись над столом, Михайлов торопливо записывает ответ, вскидывает голову, смотрит в лицо допрашиваемому, задает новый вопрос:

— Вы продолжаете утверждать, что у вверенной вам машины стекло от левой фары украли?

— Да.

— Скажите, правая фара была когда-нибудь разбита?

— Нет.

— Как же там оказались осколки стекла?

— Не знаю. Машина не новая. Может, до меня ломали.

— Кто на ней работал до вас?

— Не знаю.

— Постойте, ведь вы от кого-то принимали машину?

— До меня на ней работал какой-то приезжий. Я его не знаю. Он уехал.

Нервная дрожь бежит по телу, но следователь не должен срываться. Корректность и только корректность! И Андрей Филиппович крепится. Сжимает левую ладонь, чтобы меньше была заметна дрожь. Несколько секунд молчит и как можно спокойнее спрашивает:

— Когда и как могли оказаться на машине осколки стекла и лоскуток материи?

— Не знаю.

— Когда последний раз открывался правый борт?

— Позавчера.

— Кто открывал?

— Я.

— При каких обстоятельствах?

— Разгружали…

— Может, лоскуток вырван из вашей одежды?

— Не знаю.

Каблуков уверяет, что правил движения не нарушал, никакого человека машиной не сбивал, хотя не отрицает, что ночью ехал именно по той улице, на которой нашли труп… Андрей Филиппович дописал протокол, подал Каблукову:

— Читайте. Подписывайте каждую страницу.

Принимая листы, исписанные синими чернилами, Каблуков молча кивнул лохматой головой. Потом медленно водил большими глазами по каждой строке. Со стороны казалось, что он заучивает каждое слово.

Облокотившись на стол, Михайлов терпеливо ждал. В кабинете висела тишина. В открытую форточку вбегал свежий ветерок, рассеивался по комнате. Следователь с наслаждением дышал легким воздухом, изредка поглядывая на шофера. Дочитана последняя страница. Каблуков тянется за канцелярской авторучкой.

— Все правильно записано? — голос Михайлова звучит громко, но не грубо.

— Правильно.

— Может, дополнения какие есть?

— Нет, — Каблуков устало крутит лохматой головой, сгибается над столом, медленно расписывается, неуклюже возвращается на стул. Молчит. Ждет, что скажет следователь. Ждет два слова: «Вы свободны!» Но следователь тоже молчит. Неторопливо складывает в синие обложки исписанные бумаги и потом, слегка стукнув тонкой ладонью по кромке стола, звонко выдыхает:

— Что ж, придется, видимо, вам побыть у нас.

— Как? — Каблуков вздрогнул. Глаза округлились. Морщины покрупнели.

— Так, — спокойно ответил капитан Михайлов. — Мы пока не убеждены, что не вы сбили человека.

— Я должен… Я на работе…

— Знаем.

— Куда я денусь? — спокойно заговорил Каблуков. — Когда велите — тогда и приеду.

— Все. Не уговаривайте.

Каблуков замолчал. Плечи опустились. Широкие брови упали на глаза.

Через полчаса его увезли в КПЗ.

Оставшись один, Андрей Филиппович достал из стола чистый лист бумаги. Задумался. Надо иметь точный план раскрытия преступления. Перво-наперво надо самому побывать там, где стряслась беда, зримо представить обстановку на месте. Затем съездить в морг, изъять плащ погибшего Игоря Вяткина. Не от его ли плаща лоскуток, обнаруженный при осмотре машины? Передать экспертам на исследование и плащ, и лоскуток. А также все стеклянные осколки: и те, что найдены на месте происшествия, и те, что изъяты с машины. Не одно ли целое стекло они составляли ранее? Ведь уцелевшее стекло Каблуков мог переставить с левой на правую фару. Постановления о назначении экспертиз объявить задержанному Каблукову. Допросить хозяев дома, у которых он ночевал.

Мысли набегают одна на другую, перекладываются на бумагу. Пунктуально. В числе мероприятий — поиск через уголовный розыск владельца полуботинка, найденного на месте происшествия. И хотя против Каблукова имеются кое-какие улики, но пока все-таки не ясно, кто виновен в смерти восемнадцатилетнего Игоря Вяткина. Может, он вовсе не машиной сбит. Может, убийца тот, кто оставил полуботинок?

На многие вопросы должны ответить судебные медики после вскрытия трупа. Тогда кое-что прояснится, расшифруется. И еще: найти бы очевидцев. Ведь живые люди — главные свидетели. Они помогают разобраться в самых сложных ситуациях, в самых запутанных преступлениях.

Андрей Филиппович бережно опускает авторучку в прибор с мраморным основанием, смотрит на желтые стрелки часов.

— Ух ты-ы, как время летит!

Кнопка щелкнула. Папка застегнута, осталась в левой руке. Накинув шляпу, Михайлов заспешил на обед. Он только сейчас почувствовал, как сильно проголодался.

Вечером, когда многие кабинеты райотдела опустели, Андрей Филиппович торопливо зашел к начальнику уголовного розыска Константинову, который сидел за столом, подперев большую голову ладонью левой руки, согнутой в локте. Правая кисть лежала на исписанном до половины листе. В пальцах голубела авторучка. Крупное лицо сосредоточено. Увидев следователя, Константинов устало поднял голову, навалился на спинку стула, спросил:

— Как дела, Андрей Филиппович?

— Идут потихоньку, Федор Романович. Хочу ускорить, поэтому и зашел. Помогайте.

— Уголовный розыск всегда к вашим услугам, — пробасил полушутя Константинов. — А я-то думал, вы обрадуете…

— К сожалению, порадовать нечем, — серьезно произнес Михайлов, присаживаясь. — Убийство Вяткина пока не раскрыто.

— Худо.

— Да. Не важно.

— Что говорит Каблуков?

— Вины не признает.

— А вы как думаете: виновен он или нет?

— Сейчас трудно судить. Пока нет акта вскрытия трупа, И неизвестно, что скажут эксперты-криминалисты…

— Каблуков в КПЗ?

— Да. Решил задержать.

— Хорошо. Какая нужна помощь?

— Надо установить, где, как и с кем провел Вяткин время перед смертью? Неплохо бы найти очевидцев. Может, кто и видел, как все произошло. Люди — главные свидетели.

— Так. Еще что?

— Разыскать владельца полуботинка…

— Еще?

— Все.

— Завтра с утра организую.

— Добре.

Андрей Филиппович встал, отодвинул стул к стене, поинтересовался:

— Домой не пора?

— Нет. Бумага важная, надо дописать.

— До свидания.

— Будь здоров. — Федор Романович склонился над столом, когда следователь взялся за дверную ручку.

Опускался сизо-синий вечер. Курган усыпан электрическими огнями. Тротуары заполнены неторопливыми прохожими. Освободившись от дневных забот, люди отдыхали, наслаждаясь воздухом, пропитанным ароматом цветов.

Андрей Филиппович шагал медленно, любуясь вечерним городом. В памяти почему-то ожил довоенный деревянный Курган. После дождя непролазная грязь, в сушь — облака серой пыли задергивали улицы. Теперь город каменный, опрятен и величав. Красавцы-клены выстроились ровными рядами перед новыми пятиэтажными домами. Улицы, блестящие асфальтом, как натянутые струны. Скверы и газоны окольцованы чугунными фигурными стенками. Досадно, что в таком уюте, среди доброжелательных и улыбчивых горожан, — жестокость!