Русские идут! - Натаниэль Бенчли

— Замолчите. Я не отменял своего приказа держать рот на замке.

— Я подам рапорт о переводе на другой корабль, как только…

— Я сказал: заткнитесь.

Покраснев как рак, Лысенко скрестил руки и откинулся на сиденье.

Розанов обвел болото взглядом и вдруг оживился.

— Ага! Вот он! — И указал на запад, где в отдалении маячили крыши городских домов. — Туда мы и двинемся. Поехали.

— Как поедем? — спросил Громольский. — Дороги нет.

— Выполняйте приказ, — ответил Розанов. — Придерживайтесь заданного направления, и вперед!

Через полчаса исцарапанная и побитая машина со скрежетом въехала на окраину городка. Покрышки хлопали на ободах, одежда матросов, сидевших снаружи, превратилась в лохмотья, которые развевались по ветру. Пассажиры внутри заработали синяки и кровоподтеки, головы у них кружились. Раздался скрип и лязг, машина начала мелко трястись и вздрагивать и наконец замерла. В моторе что-то хрипело и стучало, из него вырывались облака пара.

Розанов посмотрел на Левериджа, который пришел в сознание, но рта не раскрывал.

— Спросите его, где телефонная станция, — велел он Лысенко.

Тот перевел вопрос, и Леверидж что-то пробормотал разбитыми губами. Лысенко принялся переспрашивать, но тут вмешался Золтин:

— Я понял, что он сказал.

— Тогда вы и Крегиткин как можно быстрее пойдете туда, перережете провода, связывающие остров с материком, и проберетесь в доки. А вы, Лысенко, — добавил он, — спросите у пленного, где эти доки расположены.

Леверидж снова забормотал, и Золтин кивнул.

— Я сумею найти.

— Действуйте.

Золтин взял кусачки для проводов и побежал. Крегиткин последовал за ним. Розанов обратился к оставшимся:

— Отсюда пойдем пешком. Малявин, не машите автоматом без особой необходимости. Ведите себя как можно естественней. Чем меньше мы привлечем к себе внимания, тем лучше. Вы, — сказал он Лысенко, — вместе с Хрущевским возьмете американца. Будто вы его дружки и вышли на воскресную прогулку. Понятно?

Моряки построились, как велел Розанов. Хрущевский взял Левериджа за одну руку, Лысенко — за другую, и все зашагали вниз по улице.

— Товарищ Лысенко, — произнес Хрущевский, — могу я вас кое о чем попросить?

— О чем?

— Скажите этому парню, что я лично ничего против него не имею, а если и помял его… Приказ есть приказ.

Если Леверидж и слышал, как Лысенко перевел слова Хрущевского, то никак на них не отреагировал.

— Ну ладно, теперь моя совесть чиста, — заметил Хрущевский и крепче сжал руку Левериджа.

ГЛАВА 8

Дежуря на коммутаторе, Элис Фосс совсем сбилась с ног. До восьми утра по воскресеньям раздавалось, как правило, не более трех звонков. Шерман Прескотт, владелец газетного киоска, вызывал аэропорт, чтобы узнать, прибудут ли вовремя газеты из Бостона; преподобный Декстер Озгуд звонил сестре и читал ей окончательный вариант своей проповеди; Эвелина Оуэн, сборщица моллюсков, обращалась в бюро погоды за прогнозом. Эти звонки повторялись каждую неделю, иногда к ним добавлялся четвертый, но это уже был из ряда вон выходящий случай. Сегодня, однако, лампочки на пульте вспыхивали, как рождественская гирлянда, с того момента, как она подняла на ноги полицию. На каждой линии минимум троим приходилось дожидаться ответа. Руки Элис мелькали среди штепсельных вилок, проводов и переключателей, микрофон был весь влажный от пота, а в ушах у Элис раздавались треск и гул, даже когда она снимала наушники. Элис пыталась дозвониться Эстелле Кейбл, своей сменщице, но та вечером отправилась на торжество с солдатом из береговой охраны, и сейчас ее номер не отвечал. Элис уже почти жалела, что позвонила в полицию и передала сообщение мисс Эверетт.

Она была настолько занята, что не заметила, как открылась дверь и два парня в грубой черной форме подкрались к ней сзади. Элис почувствовала, как чья-то рука зажала ей рот, другая вцепилась в горло и сорвала ее со стула. Затем она увидела, как какой-то блондин с прямыми свисающими волосами кинулся к пульту, и услышала треск выдираемых проводов. Того, кто ее держал, она не успела заметить. Элис лягалась, извивалась в его руках и вырывалась как могла, но он не ослаблял хватку.

Золтин не знал, какие провода местные, а какие ведут на материк, поэтому обрубал все подряд. Работа кусачками шла медленно, и он решил воспользоваться пожарным топориком. Сняв его со стены, Золтин перерубал каждый попадавшийся на глаза провод и кабель. Вспыхивали синие искры, а один раз после яркой вспышки повалил дым. Наконец дело было сделано. В углу Крегиткин удерживал все еще брыкавшуюся телефонистку, но ее сопротивление мало-помалу угасало.

— Что будем делать с этой дамочкой? — поинтересовался он. — Надо ее связать или еще чего-нибудь, иначе она разорется, стоит нам выйти отсюда. А может, пристукнуть ее, как по-твоему?

Золтин опустил топор и поглядел на товарища.

— Смеешься, что ли?

— А что еще прикажешь с ней делать?

Неожиданно Крегиткин оживился, глаза его заблестели.

— Слушай, помнишь наш спор насчет американок? Вот мы все сейчас и выясним. Лучшего случая и не придумать.

Золтин успел позабыть свой спор с Хрущевским, поэтому не мог взять в толк, о чем говорит товарищ. Вспомнив, он сказал:

— Времени нет. Давай ее просто свяжем.

— Нет уж, дудки! Давай поглядим, что у ней за пазухой.

Не отрывая ладони ото рта Элис, Крегиткин попытался расстегнуть на ней блузку, но стоило ему отпустить ее руки, как телефонистка вонзила ногти ему в лицо.

— Ладно тебе, сучка глупая, — увещевал Крегиткин. — Прекрати, а то будет больно. Хоть бы помог, — упрекнул он Золтина.

Тот смутился.

— Давай лучше поищем веревку.

— Да хрен с ней, с веревкой! Иди сюда и подержи ей руки!

— Ты ее так совсем задушишь. Подумай, если бы ты был на ее месте, что бы ты делал?

Крегиткин ухмыльнулся.

— Я бы на ее месте не возражал.

Он вытащил нож и приставил его к спине Элис.

— Да успокойся ты, черт подери.

Элис не понимала слов, но почувствовала, как в спину уперлось лезвие ножа. Полубезумный взгляд ее распахнутых глаз взывал к Золтину о помощи.

— Эй, кончай, — поморщился Золтин. — Она может умереть от страха.

— Одной американской бабенкой меньше, какая разница? — ответил Крегиткин и ловким движением ножа распорол платье на груди Элис. Убрав нож, он развернул Элис к себе. Ткань разошлась, и Золтин заметил, что одна из лямочек комбинации заколота английской булавкой. Под комбинацией виднелся лифчик. Его размеры и форма были вполне обычные. Золтин не чувствовал ничего, кроме стыда, словно он подглядывал в окошко чужой спальни.

— Долго возиться будешь, — выговорил он смущенно. — На ней слишком много барахла накручено. Лучше уйдем.

— Пока всю ее не обдеру, с места не сдвинусь… — Крегиткин не закончил, ибо в этот момент в диспетчерскую вошла Эстелла Кейбл. Увидев, что происходит, она завизжала и стремглав вылетела на улицу. Она кричала все громче и громче. Казалось, один человек не может произвести столько шума и для этого понадобилась бы стая койотов да пара пожарных сирен в придачу.

— Насилуют! — вопила она на бегу. — Элис изнасиловали!

Крегиткин отпустил телефонистку, и она, набрав в легкие побольше воздуха, заорала что есть мочи. Он кинулся к выходу, а Золтин метнулся к задней двери и припустил по переулку. Вопли Эстеллы уже затихали в отдалении, но крики Элис слышались громко и отчетливо, а вместе они производили какую-то дьявольскую какофонию. Добежав до перекрестка, Золтин завернул направо и помчался, не разбирая дороги. Бежать, неустанно билось в его мозгу. Одна улица позади, вторая… Тут он увидел двоих мужчин, бегущих ему навстречу, и, резко взяв влево, перемахнул через невысокий белый заборчик; потоптал клумбу с желтыми хризантемами и, ввалившись в сарай, рухнул ничком. Несколько секунд он не двигался, тяжело дыша, потом осторожно встал, прикрыл дверь и разлегся в темноте.

Давно замечено, что в любой, самой критической ситуации всегда найдется, по крайней мере, один человек, который вообще не знает, что творится вокруг. На сей раз таким человеком оказалась миссис Эмили Луммис Рамболд Кобб Вардхилл. И вовсе не потому, что она ничем не интересовалась (ее бывшие мужья, господа Рамболд, Кобб и Вардхилл, могут засвидетельствовать, что от ее внимания не ускользнула ни одна мелочь в округе), а потому, что все ее друзья уже покинули остров на зиму, а местные жители не слишком охотно общались с ней. Эмили всегда старалась жить полнокровной жизнью, но в ней, однако, порой наступали продолжительные периоды одиночества, и тогда она искала утешение в акварелях и уходе за животными, которых она обожала. Акварели ее были посредственными, но что касается заботы о братьях наших меньших, то тут Эмили не имела себе равных. Любое животное, независимо от размера, породы и масти, которому случалось оказаться поблизости от ее дома, лаской или лакомым кусочком заманивалось внутрь. Протестовать было бессмысленно. Эмили совершенно не интересовало, что у животного могли быть какие-то свои планы. Зверюшку просто ставили перед фактом усыновления (или удочерения). Теперь Эмили готовилась к отъезду на зимний сезон в Нью-Йорк и была вынуждена распускать свой зоопарк. Кое-кого удалось пристроить к знакомым, некоторых она перепоручила заботам Общества за гуманное отношение к животным, но все же она оставалась пастушкой при порядочном стаде. На данный момент в доме проживали самец колли, четыре терьера, две кошки, длиннохвостый попугай, шесть хомяков, полевая мышь, три лягушки, черепаха и чайка. Чайку со сломанным крылом Эмили подобрала на пляже и хотела подержать дома, пока крыло не срастется, однако к тому времени чайка так полюбила сардины и тунца, что не выражала ни малейшего желания улетать, а Эмили была не из тех, кто способен лишить крова живое существо.